Александр Бялко - Изнанка

Так и сегодня с утра Василий сидел у окна и тяжело дышал от сердечной боли. Жене его Лидии, большой белой женщине, сердечные боли были неведомы.

– Что, опять болит?

– Знаешь ведь, болит.

– Что-то ни у кого не болит, а у тебя болит. Ну, сходи, что ли, с друзьями-алкашами выпей, может, и полегчает.

Василию не хотелось ругаться. Каждое слово отдавалось иголкой в груди, но и промолчать он не мог. Понимал, конечно, что сам был виноват в прошлый раз, когда с другом Колькой попали они в вытрезвитель. Колька спьяну говорил, что изобрел неслыханной силы бомбу, а в отделении они кричали, что продали чертежи американцам, чтобы их посадили как шпионов.

Никакой бомбы у Кольки и в помине не было, что тогда на них нашло, неизвестно, но отвечать пришлось по всей строгости. До сих пор жена вспоминает. Сколько же можно!

– Я с тобой, Лид, ведь по-хорошему говорю, а ты...

– А я что, и слово ему не скажи. Бирюк!

Василий отвернулся к окну, чтобы не сказать чего-нибудь покрепче. На это он был мастер! Боль ныла в груди и подсказывала, что сегодня лучше промолчать. Он смотрел на листья, которые стали темно-зелеными, а недавно были салатовыми. Скоро они пожелтеют и упадут под порывами осеннего дождя, думал Василий, а следующей весной снова пробьются из почек мягкие и липкие – и так всегда. В чем смысл этой череды, Василий не знал, и это опять болью ударяло ему в сердце.

Василий заметил, что жены в комнате нет, и никто ему не мешает думать о круговороте дней и о смысле этого вращения. Какое-то время он философствовал, но потом почувствовал беспокойство. Зайдя в спальню, он обнаружил жену перед зеркалом в бюстгальтере. Она примеряла новую юбку.

– Чтой-то ты наряжаешься?

– А тебе-то что, болей. К брату сегодня должен один интересный человек в гости прийти, еще там люди будут, меня позвали.

– Кто же это такой интересный?

– По твоей болезни специалист – директор кладбища.

– Давай вместе пойдем. – Василия и правда интересовало, что же там, после смерти, и Лидия это знала.

– Пойдем, и тебя звали, только смотри: нажрешься, как в прошлый раз, – убью!

– То давно было, и водка у Кольки была несвежая.

– Надевай выходной костюм. Брюки погладь. Все мужики как мужики, брюки себе гладят, ты бы хоть раз что-то в доме сделал.

Василий вздохнул, боль в груди стала тупее. Он взял утюг, тряпку. Поплевал из стакана воды и начал утюжить брюки.

Квартира Лидкиного брата была старинная, с высокими дверями, как в больнице. В ней все время собирались какие-то знаменитые люди. Василия приглашали редко, зная его непростой характер. Приглашали только с женой, чтобы она помогала по хозяйству. Она, женщина трудовая, на это не обижалась, даже, наоборот, гордилась. Дулся на ее брата сам Василий, считая, что его жену эксплуатируют почти как при буржуйском режиме. Дулся, но в гости ходил, когда звали.

Курили на кухне, резали колбасу и сыр, открывали бутылки, пока не пришел кладбищенский начальник. Тогда и сели за стол.

Василий хотел, конечно, сразу перейти к покойникам, поспрошать, не вытворяют ли те чего на старом кладбище. А если вытворяют, то узнать, как администрация борется с такими безобразиями в социалистическую эпоху.

Но разговор за столом был все про каких-то американцев, про кино и книги. Выпили первые три рюмки, Василий молча присматривался. Напротив, рядом с кладбищенским директором, сидела какая-то женщина скучного, ученого вида. Директор был в черном костюме, как и сам Василий, только костюм у директора был поновей и черная ткань —потемнее. После третьей рюмки Василию показалось, что пора поговорить об интересных делах. Директор смотрел на него открыто, не стесняясь интереса к себе. Было даже похоже, что он чувствовал себя в центре компании, поглядывал на остальных красивыми глазами и, как артист, ждал, когда же начнутся расспросы.

Воспользовавшись паузой в беседе, Василий начал:

– Как у вас там покойники, не озоруют?

– Покойники, они тихие, потому покойниками и называются, а вот живые люди иногда такое вытворят... На днях один автолюбитель в служебные кладбищенские ворота заехал и катался по кладбищу, как по бульвару. И спрашивал у испуганных похоронных процессий, как проехать на Неглинку.

– Ну и чем все это кончилось?

– Пришлось на служебном въезде соответствующий дорожный знак поставить.

Василий почувствовал, что под столом кто-то колотит его по ноге. Нетрудно было сообразить, что это делала, улыбаясь, его жена.

– Пойду на кухню по хозяйству, вот хлеб кончился.

Василию ничего не оставалось, как подняться и сказать:

– Пойду покурю.

Как только дверь на кухне затворилась, Лидия набросилась на мужа:

– Ты что к нему пристал?!

– А что такого? Я ведь только спросил.

– А то, не мешай людям!

– Как я им помешаю, ты что, с ума сошла!

– Я-то нет, а ты или слепой, или дурак. Видишь, у людей любовь, так не мешай!

– У кого любовь, у гробокопателя с этой мымрой?

– Никакая она не мымра, а современная женщина – умная и начитанная. А ты слепой совсем стал – перед носом не видишь.

– Но этот-то, со своими покойниками!

– А что покойники – работа как работа. Главное в работе – творческий подход.

На этом месте заканчивался второй лист, напечатанный на машинке. Стоило так долго искать это?

Пашу отвлек голос переводчицы Вики:

– Готово. – Из принтера вылез листочек. Она бережно сложила оригинал. – Интересное письмо, если не подделка. Так, по виду, подлинное, я-то не специалист. Старинные слова перевела как смогла.

Паша взял в руки перевод.

«Любезный мой сын Иоганн!

К несчастию, должен оторвать тебя от занятия наукой на далекой чужбине, и причина тому моя болезнь. Наши кладбищенские врачи чаще других врачей сталкиваются со смертью, и они говорят, что шишка в моем правом боку скоро выпьет из меня все силы. Они знают, что говорят! Жить мне осталось несколько дней, и поэтому, когда ты будешь читать это письмо, меня, скорее всего, уже не будет в живых. Так что ты скоро займешь мое место, заменив своего отца, как в свое время я заменил своего. Рад сообщить тебе, что оставляю тебе кладбище в лучшем виде, чем я получил от отца, и спешу сообщить главное, для чего я из последних сил и пишу это письмо.

Когда кровопускание перестало помогать – а другие средства на меня никогда не действовали, – я решился совершить самый важный поступок в жизни. От своих лекарей я узнал, что знаменитый наш композитор Амадеус неизлечимо болен почечным катаром и водянкой. При тех болезнях ему смертельно опасно пить французское пузыристое вино, которое для почек тяжело, не то что наше, австрийское. Однако и сам Моцарт, и его собутыльник Сальери эту новомодную гадость употребляют в огромных пропорциях, как им только позволяют средства. Я решился на крайность! Придя лично в дом музыканта, я заказал ему реквием. Он, смеясь, назвал меня Черным человеком, хотя я был по обычаю одет в траурный мундир, приличный нашей работе, и черный плащ, как требует наш кладбищенский регламент. Дорогой мой сын, забери у вдовы ноты реквиема, ибо он по праву является гимном нашего кладбища. За него заплачены огромные деньги! В моих бумагах ты найдешь соответствующую расписку.