Джонатан Эймс - Дополнительный человек

Когда кушетка была застелена пластиковыми мешками, Генри уселся на нее с таким видом, как будто пробует на вкус вино. Потом он вышел из задумчивости и сказал:

– Знаешь, когда мы с этим бродягой брали кушетку, из окна на меня посмотрели две собаки. У них были очень грустные глаза. Должно быть, это была их кушетка. Они начали лаять. Думаю, они пытались предостеречь меня, что в кушетке блохи! Для нас, бедных, нет никакого выхода. Я сменил одну зараженную блохами кушетку на другую. Это, должно быть, эпидемия. У всего города блохи!

На следующее утро, когда я был на работе, секретарша позвонила мне по интеркому.

– Доктор Гаррисон на первой линии, – сказала она.

Это был Генри. Он представлялся доктором, когда чувствовал в этом нужду. Он сказал мне, что получил докторскую степень по драматургии в Парижском университете в пятидесятых годах. Однажды, с нежностью вспоминая о времени, проведенном во Франции, он сказал:

– Несмотря на общественные посещения Лувра, в Европу все еще стоит ездить. Когда они прекратятся, культура умрет.

Я нажал кнопку, переключив линию:

– Генри?

– Луис?

– Да, это я. Вы в порядке? Есть проблемы? – Генри никогда не звонил мне на работу за все время, пока я снимал у него комнату.

– Прости, что побеспокоил тебя, но я собираюсь установить бомбу против блох, так что не возвращайся раньше шести, в противном случае ты умрешь.

– Благодарю за предупреждение, – сказал я.

– Есть шанс, что я что-нибудь сделаю не так и погибну.

– Ну, надеюсь, что нет. Вы ведь прекрасно справились с бомбами против тараканов.

– В случае моей смерти свяжись с моим кузеном в Чарлстоне, Южная Каролина. Его зовут Филип Гаррисон. Он хирург-травматолог, но давно в отставке; он вечно не знал, какую из ног ему оперировать. Он захочет, чтобы меня похоронили на кладбище для бедняков, но скажи ему, что моя пенсия за колледж уйдет на оплату похорон.

– Хорошо… но вы не умрете. – Мне не нравилось думать о том, что Генри умрет.

– И никаких церемоний. Только один священник за гробом… после короткой поминальной мессы на латыни. Богослужение должно быть обязательно на латыни. Проведите ее в семь вечера, тогда никому не придется рано вставать… Я должен это записать, но ты запомни.

Он наслаждался своей фантазией, так что я сказал:

– Что могу – сделаю.

– Ты занят сегодня вечером? – спросил он. – У меня есть две подруги-леди, которых нужно сопроводить на открытие Исторического общества.

– Ну, я…

– Я могу продвинуть тебя социально. И там, вероятно, будет еда.

– Ну конечно, очень рад. – Я наконец получил шанс стать членом эскорта, рыцарем сопровождения.

– Мы забираем их в полвосьмого.

– Увидимся дома после шести.

– Да, но не раньше. Я не хочу звонить твоей тетушке с горестным известием, что прикончил тебя блошиной бомбой.

Вечером после работы я направился в метро и снова увидел бездомного с волосатой грудью и без рубашки, хотя было начало декабря и холодно, но, похоже, он этого не замечал. Он улыбнулся мне, когда я приблизился.

– Собираетесь помочь мне сегодня? – спросил он, словно бы вспомнив меня, и протянул открытую ладонь.

– Не знаю, – сказал я.

– Почему бы и нет? – спросил он и снова улыбнулся. Его глаза были веселыми и умными.

– Последний раз, когда вы меня видели, вы сказали, что я лысею.

– Да, и что? Так вы собираетесь помочь мне?

– Вы действительно думаете, что я лысею?

– Наклоните голову, – повелел мужчина, и я последовал его приказу. Он подошел поближе ко мне, и я почувствовал, что готов на компромисс. Он был очень грязным, хотя пахло от него нормально. Все это было полным сумасшествием, но когда начинаешь лысеть в молодом возрасте, то отчаянно ищешь утешения.

– Сквозь них все видно, – сказал мужчина. – Что есть, то есть. Заведи парик.

Я поднял голову и посмотрел на его волосы, на странные темные пряди, поднимающиеся оградой надо лбом.

– Это реклама? – спросил я. Я хотел, чтобы он знал, что я не единственный лысый в округе.

– Да, когда-то я был богат. И мог делать рекламу. Я мог делать все, что угодно.

– Что случилось?

– Кокаин. Двести пятьдесят тысяч долларов ушло на мой нос. Я был богатым арабским евреем с Истерн-Парквей, как сумасшедший Эдди, и мы оба все потеряли. У меня были деньги. У меня были женщины. Множество женщин. Вам стоило на меня посмотреть.

Товарищ-еврей. Я никогда до этого не встречал бродяг-евреев. Мне он понравился. Мне понравилось говорить с ним откровенно. Но человек из пиццерии, который стоял за дверью своего ресторанчика, куря сигарету, слышал наш разговор, и ему не понравилось, что бездомный задержался перед дверью его заведения. Может быть, он не любил евреев. Он вмешался в нашу дискуссию и сказал подло: – Ну и что. Посмотри на себя сейчас.

Мужчина повел себя так, как будто не заметил колкости или ему не было до нее дела, но на самом деле она его задела, потому что его лицо потемнело и он неожиданно отошел от меня без единого слова. Я поймал его и дал доллар. Он просто схватил его, не поблагодарив, и ушел.

Когда я прибыл домой, в квартире стоял горьковатый запах блошиной бомбы, но не слишком сильный, не такой, как от бомбы против тараканов. Но больше, чем запах, меня поразило то, что в гостиной снова произошла перестановка. Старая кушетка была водворена на прежнее место! Теперь у нас было две кушетки. Генри, похоже, пришлось посуетиться и разгрести комнату. На ковре кое-где виднелись чистые пятна.

Генри сидел на своем стуле-троне и, прежде чем я успел поздороваться, огорошил меня вопросом:

– Кто написал: «Здесь лежит тот, чье имя написано на воде»?

Он любил проверять на мне известные цитаты, и обычно у меня не было никакого представления о том, кто их автор. Моим единственным правильным ответом было «Оскар Уайльд». Я сказал тихонько:

– Уитмен?

– Нет, не думаю, чтоб Уитмен беспокоился о распущенности, – ответил Генри. – Он хотел, чтобы его оставили в покое.

– Ну же, кто написал это? – спросил я.

Генри закричал на меня:

– Ките, конечно… Что было написано на могильном камне У.К. Филдса?

– Ваш ум смертельно остр сегодня, – сказал я. – Не похоже, чтобы бомба от блох его повредила.

– Не избегай вопроса.

Я разозлился:

– Не имею представления!

Генри снисходительно прокричал:

– Ките и У.К. Филдс! Ты пропустил главные культурные движения нашего времени! На его могильном камне было написано: «Я предпочел бы быть в Филадельфии».

Я был в достаточной степени деморализован, но также и зол, так что задал Генри вопрос, чтобы заставить его защищаться:

– Для чего вы принесли обратно старую кушетку?

– Я по ней скучал, – сказал Генри, несколько сбитый с толку, и затем добавил, чтобы не казаться чересчур сентиментальным: – Новую слишком хлопотно раздвигать каждую ночь. Это будет наша гостевая кровать. Если у нас появится обусловленный договором слуга из России, он сможет спать здесь. Как ты думаешь, сколько это будет стоить? Заработки в России, должно быть, доллар в день. Значит, нам он обойдется в семь долларов в неделю. Мы это потянем. Только по три с полтиной с каждого. Не так плохо.