Дорис Лессинг - Золотая тетрадь

— А тебе вот что не нравится, — сказал Пол, когда они отъезжали от дома, — тебе не нравится, что Мюриэл, ведя такую жизнь, может быть вполне счастлива.

— А как это возможно?

— Некоторое время назад я спросил ее, не хочет ли она от меня уйти. Если бы она захотела, она могла бы вернуться к своим родителям. Она сказала, что нет. Кроме всего прочего, она бы без меня совсем растерялась.

— О Боже! — сказала Элла, испуганно и с отвращением.

— Это правда, я для нее кто-то вроде отца, она находится в полной от меня зависимости.

— Но она же тебя никогда не видит.

— Зато я очень деятельный, — коротко сказал он. — Когда я бываю дома, я решаю все вопросы. Газовые обогреватели, счета за электричество, где купить недорогой ковер, как помочь детям в школе. Я все решаю.

Не дождавшись от нее ответа, он настойчиво продолжил:

— Я и раньше тебе говорил, ты, Элла, сноб. Ты не можешь смириться с тем, что, может быть, ей нравится так жить.

— Да, не могу. И я в это не верю. Ни одна женщина на свете не захочет жить без любви.

— Ты такая перфекционистка. Такая абсолютистка. Ты все соотносишь с неким идеалом, который сидит в твоем сознании, и, если что-то не соответствует твоим прекрасным представлениям, ты тут же это безоговорочно осуждаешь. Или ты себя обманываешь и притворяешься, что нечто прекрасно, даже если это нечто таковым не является.

Элла подумала: «Он говорит о нас»; а Пол уже продолжал:

— Например, — Мюриэл могла бы точно так же сказать и о тебе: «Да почему же, ради всего святого, эта женщина мирится с тем, что она любовница моего мужа? А как же надежность, защищенность? И ведь это неприлично».

— Ах, защищенность!

— Ах, да, именно так. Ты говоришь презрительно: «Ах, защищенность! Ах, эти приличия!» Но Мюриэл так бы не сказала. Такие вещи для нее важны. И они важны для большинства людей.

Элла вдруг поняла, что Пол сердится и, может быть, он даже сильно задет. Она вдруг поняла, что он отождествляет себя со своей женой (а ведь когда он был с ней, с Эллой, у него были совсем другие взгляды и вкусы). Выходит, надежность и приличия важны и для него?

Она молчала и думала: «Если ему действительно нравится так жить, или, по крайней мере, у него есть такая потребность, тогда становится понятным, почему он все время мною недоволен. Противоположность здравой, приличной маленькой женушки — это умная и остроумная, веселая и сексуальная любовница. Может, ему и вправду бы понравилось, если бы я ему изменяла и одевалась бы как проститутка! Ну а я не стану этого делать. Я такая, как есть, и, если ему это не нравится, он может дуться сколько угодно».

Позже, тем же вечером, он сказал ей, смеясь, но и агрессивно:

— Тебе, Элла, пошло бы на пользу стать такой, как все остальные женщины.

— Ты о чем?

— Сидеть дома и ждать, быть женой, стараться отстоять своего мужа у других женщин. Вместо того чтобы иметь любовника, распростертого у твоих ног.

— Ах, вот ты о чем! — сказала она, иронично. — Но почему брак представляется тебе какой-то битвой? Я не думаю о браке как о какой-то баталии.

— Ты не думаешь! — сказал он, возвращая ей ее иронию. А потом, после паузы: — Ты только что написала роман о самоубийстве.

— А как одно с другим связано?

— Все эти глубокие прозрения…

Он взял себя в руки, замолчал. Он сидел, глядя на нее скептически, но и с жалостью и, подумала Элла, с осуждением тоже. Они сидели наверху, в ее маленькой комнатке, под самой крышей, за стеной спал ребенок, на маленьком столике, стоявшем между ними, были остатки ужина, который она для них приготовила, — все было так, как было уже тысячу раз. Он, крутя в руках стакан с вином, сказал ей, и в его голосе прозвучала боль:

— Не знаю, как мне удалось прожить эти несколько месяцев без тебя.

— А что такого особенного происходило в последние месяцы?

— Ничего. В том-то и дело. Все тянется и тянется. Что ж, в Нигерии не стану латать старые раны, лечить язвы на теле шелудивого льва. Это моя работа — наносить целебную мазь на раны старого животного, у которого уже не осталось жизненных сил на то, чтобы себя самостоятельно лечить. В Африке я, по крайней мере, буду работать над чем-то новым, развивающимся.

Его отъезд в Нигерию был оглушительно внезапным. По крайней мере, для Эллы. Они все еще обсуждали это как некий отдаленный план, как вдруг Пол к ней зашел, чтобы сообщить, что уезжает на следующий день. Естественно, их планы о том, как она там к нему присоединится, по-прежнему носили туманный характер, поскольку сначала ему надо было осмотреться на месте и понять, какие там условия. Она провожала его в аэропорту. Так, словно будет через пару недель его встречать. Но когда Пол на прощание поцеловал ее и пошел прочь, он оглянулся и как-то горько ей кивнул и криво усмехнулся, словно все его тело свело гримасой боли, и Элла вдруг поняла, что по ее лицу струятся слезы, и ощутила, как леденящий холод утраты заполняет ее всю без остатка. Она все плакала и плакала и не могла остановиться, и не могла согреться, и дрожала, как на морозе, еще много дней после его отъезда. Она писала письма, она строила планы, но изнутри нее сочилась тьма, которая сгущалась постепенно мрачным облаком вокруг нее. Один раз от него пришло письмо, в котором говорилось, что он пока не может сказать ничего определенного про их с Майклом переезд к нему; а потом наступила тишина.

Однажды, когда они с доктором Вестом, как обычно, работали над грудой новых писем, он обронил небрежно:

— Вчера я получил от Пола Тэннера письмо.

— Да?

Насколько она знала, доктору Весту ничего не было известно о ее с Полом отношениях.

— Похоже, ему там нравится, так что, я думаю, он заберет туда свою семью.

Аккуратно скрепляя те письма, с которыми он будет работать сам, Вест продолжил:

— Как я понимаю, он сделал правильно, туда поехав. Уже перед самым своим отъездом он мне рассказал, что увлекся какой-то взбалмошной особой. И, судя по всему, увлекся не на шутку. С его слов она мне не особенно понравилась.

Усилием воли Элла заставила себя дышать спокойно. Она взглянула пристально на Веста и решила, что этот разговор относится к разряду тривиальных сплетен об общем друге и что никоим образом он не имеет целью ее ранить. Она взяла письмо, которое ей протянул доктор, оно начиналось так: «Дорогой доктор Оллсэп, хочу написать вам о моем маленьком мальчике, который ходит по ночам, во сне…», и сказала:

— Доктор Вест, но ведь это, конечно же, относится к вашей епархии?

Поскольку их дружественная битва над письмами все так и продолжалась, годами, без всяких изменений.

— Нет, Элла, вовсе нет. Если ребенок ходит по ночам, во сне, не должен я ему прописывать лекарства, и вы же первая меня осудите, если я так поступлю. Скажите этой женщине, чтобы она свела его к врачу, и мягко дайте ей понять, что это точно не его вина, а, может быть — ее. Впрочем, не мне вам говорить, что надо написать.