Вениамин Чернов - Упреждающий удар

Нам нужно победить и обратно вернуться, чтобы показать силу нашу, тогда татары оставят в покое русские земли...

(У всех напряженные лица, слушают, крепко задумываются...)

С первыми лучами солнца поднимутся ведомцы во главе с подвойским сотенным Игорем Голубовым... Я его на время похода назначаю младшим воеводой (у Игоря Голубова благодарно блеснули глаза)... Солнце над лесом - выступит весь полк...

Плыть будем днем лугами, по старицам; ночью - по открытой воде... Самые... опасные места: в Устье Вятки, напротив Воробьевой горы, около Большого Переворота 49на Волге, и Перевоз перед Займищем...

Около Воробьевых гор место узкое - множество лодок держат казанские татары... Вон, великокняжеский боярин Андрей Андреевич говорит, что не так страшно то, что несколько ушкуев, лодок потопят, подожгут, а то, что могут задержать нас; тогда мы большую воду упустим, да и татарские скоровестники раньше нас прибудут в Сарай - тогда не будем иметь превосходство - внезапность: успеют они приготовиться - из Степи пригонят, встретят нас... Мы должны быстро и незаметно пройти до Сарая - и так быстро, как никто еще не плавал по Волге...

Воевода долго говорил. Разошлись, когда снова заматовело-побелело небо и запоздавшая, теперь ненужная луна показала из-за леса свой бледный лик; погасли звезды...

Так и не уснул в ту ночь Константин Юрьев, лежа в темноте на узкой - из двух сосновых досок - полате, пристроенной одним концом к просмоленному, проконопаченному борту. Ворочался, вздыхал в темноте - было душно, пахло смолой и паклей; тут еще Андрей Воронцов... - только сегодня улыбнулся - начал оживать...

Не ушли с души заботы вчерашнего долгого дня, а его уже охватывало волнение за завтрашний день, за исход предстоящего великого дела.. Поплыли воспоминания: прощание с женой; жгли сердце ее маслянисто-темные, блестящие от слез, отчаянно-тоскливые - до боли родные глазки Ульяны... Он вновь ощутил на щеках поцелуй маленького горячего ротика Юрика... "Увидимся ли!.."

Вспомнил прощание с народом на неотремонтированных занавоженных улицах Хлынова, мокрые - в слезах - но прекрасные светлые лица русских женщин, скорбные, угрюмо-возбужденные лица редких мужчин и стариков; веселых озорных мальчишек; блеск серебра, золота на иконах, шелест хоругвий над толпой, молитвы, заклинания, редко - вой и плач прощавшихся со своими мужьями, братьями женок, и, все перекрывая, висел над людьми колокольный звон...

"Эх, не успел настил на улицах перебрать - сгниют заготовленные еловые плахи... - вздохнул воевода и снова перевернулся на другой бок. - Случись что со мной, с Егором, жена ведь не подымет!.. И зять не поможет: бояре - "друзья" мои - постараются отобрать даденные на кормление село и деревеньки... Нет! Нельзя погибать! Не ради себя живу - без меня, без защиты моей дети, внуки тоже погибнут, Уля по миру пойдет!.."

Вспомнилось, как первый раз увидел ее - жену своего друга сотенного Михаила, спасшего его в бою от смерти. Уля тогда с первенцем Егором ходила. Не такой красивой показалась, хотя и понравилась - ему всегда нравились черноглазые, черноликие женщины...

Потом крестины - так стал крестным отцом Егорки, а затем заменил и отца...

...Не спалось, душно. Прислушался: шлепание малой волны по борту, приглушенные шаги сторожей на палубе, меряющих короткую ночь.

"Все равно не уснуть... Скоро ведомцы обмочат весла, ветрила вставят" - и, накинув в темноте охабень 50, вылез из избы-каюты, поднялся на палубу, сошел по неубранным на ночь мосткам на берег.

Восток розовел. Свежо, пахло сырой травой, лугами, ивой. Он пошел вниз по реке, где стояли ушкуи и лодки, - ведомцы почивали в них.

Мягко ступая в кожаных сапогах без каблуков по росной короткой - будто стриженой - траве, шагал вдоль спящих рядов воев, и вдруг ему так захотелось посмотреть на своего Егорку!... Константин Юрьев понял, что он давно хочет это сделать. "Может, последний раз вижу... - и тут же перекрестился: - Что я говорю - чур, чур меня!.. Господи, не допусти - пусть лучше я..."

Воевода остановился, вдыхал предрассветный воздух, внюхивался в запахи родной земли, прислушался к тишине, осмотрелся.

Природа отдыхала, дремала. Спали и вои-сторожа около потухающих костров. "Вот ведь каков мужик - ни тебе тревог, ни забот! Спокоен... Мне бы так" - подумал, осерчав на них, Константин Юрьев (он не знал, что они тоже ночь не спали - говорили, прощались друг с другом, со своей землей, молились - только вот утром все как-то разом уснули).

Сына - десятного ватамана - нашел около бородатого, спавшего с широко открытым ртом мужика.

Вглядываясь в небольшое, худощавое, свернувшееся калачиком тело Егора, Константин Юрьев неожиданно впервые заметил, что сын похож на своего дядю - Игоря Голубова. Снова - который раз - удивился, подумал: почему он Егорку любит какой-то особой любовью, - какой? - не мог понять, но чувствовал, что любит не меньше родных детей и к тому же жалеет его очень: может, оттого, что сам сиротой был?.. Или оттого, что похож он на мать; а ее, жену, вынесшую в своем чреве его ребенков и ставшую самой близкой, единокровной, Константин Юрьев любил: сильно, по-мужски...

Прошло три дня, как вышли в боевой поход.

Константин Юрьев с непокрытой головой стоял на палубе, на носу ушкуя, держась за гриву медведя, вырезанного из белотелой осины.

Всходило солнце. Молочно-розовый туман, поднимавшийся над рекой, не давал пробиться солнечным лучам к парящей темной, мутной воде.

Тяжело. По ночам воевода спал урывками, выбился из сил; дрожали ноги; сомнения, временами неуверенность, терзали душу: как ни старался - пока все не ладится, а ведь начало - всему голова...

Чуть отъехали, расшатали веслами корпуса построенных зимой из сырых досок лодок, ушкуев - пошла течь. На ходу приходится конопатить, вычерпывать воду.

Вот и этот туман - разве поедешь по лугам? Быстро!.. Никак не отладится связь с Игорем Голубовым - днем ладно, а вот ночью?!..

И сейчас не рассчитали: ведомцы, наверное, подходят к устью Вятки - к Воробьевым горам, а полк отстал. "Тихо идем - ночью нужно бы пройти то чертово место!" - воевода вдохнул полной грудью речной воздух с легким привкусом тины - успокоило.

Вторя двойным ударам деревянных молотков конопатчиков: "тук-тук, тук-тук" (конопатили изнутри), мягко стучали смазанные дегтем уключины, поднимались и опускались, разрывая водную гладь, тяжелые весла. За бортом журчала вода, разрезаемая холодным черным носом глубоко осевшего ушкуя. Темно-карие холсты пропитанных смолой парусов беспомощно висели - ветер совсем уснул под утро.

На ходу сменились гребцы. К воеводе - мимо растелешенных до нижних портков гребцов - подошел немолодой, но еще крепкий, коренастый, стриженный под горшок, с необычайно живыми светлыми глазами кормщик Василий Борт.