Денис Драгунский - Ночник. 365 микроновелл

Говорю с кем-то – несколько человек, мы стоим в коридоре какой-то квартиры – о музыке, об опере, о певцах-басах. Говорю, что пластинка Шаляпина меня совсем не впечатлила. Ну, голос, ну, бас. Ну и всё. Мало ли басов я слышал. Не лучше и не хуже. Нет, нет, отличный, прекрасный голос. Но вот того чуда, волшебства, гения, о котором пишут во всех мемуарах, не почувствовал.

На меня смотрят с осуждением. Потом смеются. Кто-то говорит:

– Ну, зато он честный.

Снится, что я пришел в гости к Толе Голубовскому.

Ничего особенного. Реальный поход в гости. Звонок в дверь, здрасте-здрасте, вот бутылка, вот цветочки, большая комната, книжные полки до потолка, накрытый стол, всё очень вкусно, сидим, болтаем, вот и всё.

Потом я во сне вспоминаю, что мы на самом деле должны пойти в гости к Толе Голубовскому.

Просыпаюсь, смотрю в книжке. Да. На восьмое июня записано. А сегодня только третье.

< Но никаких чудес и предвидений. Потому что мы и до того несколько раз у него были в гостях. И я прекрасно помню, как у него всё там выглядит. >

Катаюсь с горки на санках, на даче, там такой отличный спуск с берега к реке, всегда ребята катаются, а я никогда не катался, но вот тоже решил попробовать, на старости лет.

Сажусь на саночки, такие вот с пестрыми деревянными рейками и алюминиевой спинкой, едва умещаюсь, боюсь эту спинку погнуть, но ничего, вроде нормально.

Беру в руки веревку, натягиваю ее, отталкиваюсь ногой и – вжжихх! – понесся вниз, подпрыгивая, мимо черных замерзших кустов, прямо к реке. Ветер, снег, отлично.

Остановился, слез – смотрю, куда-то не туда приехал.

Совершенно незнакомый вид. Дома на горке стоят – не было там никаких домов.

Однако беру санки за веревочку, тащусь вверх. Иду по аккуратному нерусскому городку. Весь в снегу, на веревочке санки тащу.

Какой-то дядя в шапке с помпоном на меня смотрит.

А я как раз сморкаюсь в два пальца. Потому что лень за платком лезть в карман брюк – я в какой-то длинной тяжелой куртке. Дядя осуждающе качает головой и говорит:

– Ai-ai-ai! – Именно так, не по-русски айайайкает.

Вспоминаю, что у меня был точно такой случай. Высморкался на пустой улице городка Мариенхамн, на Аландских островах, и только высморкался, как из арки вышел толстый строгий швед, покачал головой и сказал «Ai-ai-ai».

Ага. Значит, я на Аланды угодил? Оглядываюсь. Нет, совсем не похоже.

Иду дальше. Санки громко скребут по булыжной мостовой.

И вообще лето.

Улица Грановского, где я жил в детстве.

Фонтанчик, который не работал. Мы вокруг играли.

Строили из песка какие-то гаражи. Играли в воинскую часть, и вот у нас были гаражи для танков.

Лена Щербакова жила на третьем, кажется, этаже. Она была красивая девочка, всем нравилась. Учила мальчиков целоваться.

Вот она высунулась из окна и что-то кричит. Рукой машет. Мы головы задрали, стали ей отвечать. На минутку оставили игру.

И я нечаянно раздавил гараж. И танки внутри, из спичечных коробок.

Ребята на меня обиделись.

А я – на Лену Щербакову. Потому что это из-за нее.

Еду в метро. Напротив меня сидит женщина в бежевом.

Я вижу, что она очень боится мужчину, который сидит рядом. Он, кстати, со спутницей. Но все время наваливается на женщину в бежевом, а потом сваливается на пол и бегает-ползает по вагону на четвереньках.

Женщина в бежевом смотрит на меня растерянно.

Я смотрю на нее, глазами показываю, чтоб она не боялась. Жестом показываю, что мужчина, который ползает по полу, больной, ненормальный.

Голос в громкоговорителе сообщает, что на конечной станции авария и чтобы мы сохраняли спокойствие.

Но мы уже подъехали к конечной станции. Это Калужская, как она была в середине шестидесятых. Платформа под стеклянным куполом. Правый путь, левый путь.

Тупик. Поезда приходят и уезжают назад. Вот и наш поезд приехал, остановился. Мужчина на четвереньках выходит. Все выходят, кроме женщины в бежевом. Она остается в вагоне, туда еще заходят люди, и поезд медленно едет назад, скрывается в тоннеле.

На платформе толпа. Наш поезд приехал на левый путь, а правый свободен. Толпа стоит растянутым кругом – в середине ничего, только запачканный кровью пол.

А на рельсах – какой-то мясной ошметок.

В толпе рассказывают, что женщину утянула под приближающийся поезд ее пятилетняя дочка. Сильно дернула за рукав, и они обе свалились. Дочка жива, ее увезли на «скорой», вот здесь носилки стояли – какаято тетка тычет пальцем на кровавое пятно на полу, – а мать погибла, мать сразу насмерть.

В толпе ругают детей.

А я думаю – кто же эта женщина в бежевом?

Зачем она приехала и тут же уехала, не выйдя из вагона?

Семейная ссора у каких-то плебеев.

Грязная комната. Лампа с косым картонным абажуром.

Лысый пьяный отец. Пьяная дочь в расстегнутой кофте. Вываливается грудь. Из сосков торчат ниточки.

Отец ей что-то негромко говорит, она орет, что сейчас его убьет.

Потом они оба падают на пол и засыпают.

Я в ужасной, грязной, темной, тесной квартире на окраине.

Ира меня уговаривает уехать отсюда. Уговаривает «вернуться» (непонятно куда).

Я возмущенно отказываюсь.

Оля Новикова дарит мне свою книгу, надписывает. Говорит:

– А ты мне свою подаришь?

Я говорю:

– Ой, прости, у меня нет. То есть в смысле – нет с собой!

Говорю это, и понимаю, что глупо соврал.

Разговор происходит у меня дома. Я принимаю гостей.

На самом деле у меня, конечно, есть экземпляры. И еще смешнее: что значит «нет с собой»? Мы же не на тусовке. Какое еще «с собой», я же у себя дома. Несколько пачек стоят в другой комнате, около книжного шкафа.

Однако вру в глаза.

В узкой комнате без окон разбираюсь в связках ключей. Нахожу ту, которую искал, но от какой она квартиры и зачем мне нужны эти ключи – не знаю. Забыл, не могу вспомнить.

Снаружи меня ждет Ира, громко торопит меня из-за дверей.

Серый металлический цилиндр, как бы патрон, примерно 30 см в длину и 5 см в толщину.

Это цилиндр и есть «падение евро». Не евро, которое падает, а само падение, сам этот факт.

Вокруг цилиндра стоят банкиры – по всему видно, что банкиры: пузатые и в жилетках. Они говорят:

– Мы не скрываем падения евро! Вот оно! Вот!

И показывают на цилиндр.

Он стоит в стеклянном шкафу.

И все вокруг стеклянное – столы, стулья, стены, пол.

Я сижу в кафе.

Несколько человек ко мне подходят и говорят, что на третьем этаже театр и там играют спектакль для детей под названием «Денискины рассказы». Эти люди – немолодые мужчины и женщины – говорят мне, что этот спектакль – по несуществующим «Денискиным рассказам». В смысле, по каким-то другим, неправильным.