Барри Ансуорт - Моралите

— А что за хворь?

— Они не знают. Одни говорят, что он чахнет от любви. Его уже несколько дней никто не видел, он не покидает своего покоя. Не выходил, чтобы поупражнять своего коня для поединков на копьях, и не осматривал свои доспехи, а это странно; все говорят, от турниров он без ума и прославился своими победами на них. И тем более странно, раз туда съехались рыцари из разных мест и есть случай заслужить славу.

— Ну, прихоти знати холопам интереснее убийства ребенка, — сказал Мартин, и впервые после нашего возвращения ослепление любовью исчезло с его лица, сменилось горечью. — Да, — сказал он, — значит, он не покидает своего покоя, потому что так ему взбрело. То, что ее повесят по оговору лжеца-монаха, не идет ни в какое сравнение с хворью этого лорда. — Внезапно он застонал, и его ладони поднялись, пряча лицо. — Ее повесят, — сказал он.

И тут, когда его страдания озаботили нас всех, в сарай вошел Стивен и выругался, зацепившись башмаком за дверь. Он был пьян, на ногах держался нетвердо, но его голос, когда он приветствовал нас, был достаточно ясным. Он долгое время бродил по городу, а затем зашел в харчевню неподалеку от церкви, вроде бы без всякой на то причины, кроме как выпить. Такая у него была привычка, когда что-то его тревожило или пугало. Признаться в своих страхах он полагал трусостью, и ему не хватало выдержки Прыгуна или Соломинки или даже Тобиаса, находивших облегчение в шутках.

В харчевне он увидел и узнал могильщика, который выкопал могилу Брендану, а раньше — Томасу Уэллсу. И заговорил с ним, и они напились вместе — больше на деньги Стивена, — и разговорились по душам.

— За могилу мальчика уплатили, — сказал он теперь, садясь, вытягивая перед собой длинные ноги и приваливаясь спиной к стенке. — Могильщик говорит, что управляющий Лорда уплатил попу. Он говорит, что видел их вместе. Церковная дверь была чуть приоткрыта, а они стояли внутри возле купели. Он видел, как они разговаривали, видел, как деньги перешли из рук в руки. Потом поп дал ему два пенса за работу. Могилу он выкопал, но не видел, как мальчика предали земле.

— Как так? — Глаза у Прыгуна стали круглыми, будто у совы. — Колдовство? — сказал он.

— Было это накануне дня, когда мы похоронили Брендана. — Стивен помолчал, свет поблескивал на его черной щетине. — В день, когда мы пришли в это проклятое место, — сказал он. — Его привезли и закопали вечером того же дня. Когда могильщик пришел на следующее утро докопать могилу для Брендана, могила мальчика была уже засыпана. Он не знает, кто ее засыпал и был ли мальчик погребен в полотне либо в рогоже. Ему никто ничего не сказал, а он побоялся спросить из-за того, что видел там управляющего Лорда.

— Они боятся гнева их лорда, и на то есть причина, — сказал я, вспомнив двух кабальных, прикованных цепями в темнице. Меня удивила и ужаснула мысль, что, пока мы добирались сюда — то ли когда двигались процессией по улицам, то ли позднее, представляя Игру об Адаме, — кто-то под покровом мрака опускал мальчика в могилу, засыпал его, а мы все это время ничего про то не знали. И такая спешка: тело Томаса Уэллса пребывало на земле, а не под ней, менее двух суток. Кто видел тело мальчика? Убийца, Флинт, управляющий Лорда. Но, конечно же, и его мать видела…

— Он сказал мне кое-что еще. — Стивен поводил языком внутри рта, как в привычке у пьяных. — За прошлый год из этого города и окрестностей пропало четыре мальчика. — Он помолчал, посмотрел перед собой и снова медленно задвигал языком во рту. — Четыре известны и названы, — сказал он, нагнулся вперед и сделал жест оратора, утверждающего истину: протянул руку перед собой и резко провел ею слева направо поперек себя. — А раньше ничего, — сказал он.

Между нами воцарилось краткое молчание. Как тогда, когда Мартин в первый раз предложил сделать Игру из убийства, на нас словно опустилось безмолвие, в котором легкие звуки слышались громче: шорохи мелких тварей в соломе, дыхание пса, уснувшего поперек ног Тобиаса. Затем Прыгун наклонился вперед в луч света.

— Пропали? — сказал он. — Как так пропали?

— Исчезли, — сказал Стивен, его речь утратила четкость, к опьянению добавилась усталость. Он поднял ладони в жесте призыва, но изобразил его плохо, неуклюже.

— Про них говорил нищий, — сказал я. — Мы сочли это блужданиями его ума.

— Одного нашли, — сказал Мартин. — Одного убили и забрали его кошель. Времени мало. Мы должны придумать, как представить это, как показать, что она невинна.

Он не хотел, чтобы нас уводили в сторону, он хотел, чтобы мы думали только об одном мальчике, одной Игре, он хотел, чтобы мы помогли ему спасти девушку. И сила его желания воздействовала на нас, как и извращенность желания, которое он испытывал к ней, которое овладело им, будто недуг.

И потому мы заговорили о том, как можно будет это сделать. Времени оставалось мало и для разговоров, и для упражнений. Было решено начать, как и раньше, до того места, когда женщина, которую по-прежнему изображал Соломинка, сменит свою маску на демонскую. И тут, когда вина женщины кажется уже несомненной, вмешается Истина, остановит происходящее и будет расспрашивать играющих, а они будут отвечать, как придет на ум, но с тем, чтобы их ответы указывали на бенедиктинца. После чего, все еще в присутствии Истины, Мартин как Монах и Прыгун как Томас Уэллс покажут в пантомиме, что произошло на самом деле. Я и Тобиас будем исполнять прежние роли. Таким образом, для роли Истины оставался только Стивен, и у некоторых из нас родились сомнения, хотя вовсе не потому, что он был пьян. Как я понял, он часто играл свои роли пьяным: Бога-Отца, Персидского Царя, Папу — его величавый вид не терпел никакого ущерба и даже становился величавее. И он сохранял в памяти свои слова. Но вот его ум полагали недостаточно быстрым, был ли он пьян или трезв, и возникли опасения, что он запутается в своих речах. Однако он громогласно утверждал, что это ему по силам, а другого выбора не было, ибо Тобиасу недоставало нужной осанки.

— Сделаем что сможем, — сказал Мартин. — Завтра мы будем играть лучше, учась на своих…

— Завтра нас здесь не будет. — Голос Стивена в тесноте сарая прозвучал особенно громко. — Завтра в это время мы будем уже далеко на пути в Дарем.

— Слишком опасно, — сказал Тобиас. — Духовник Лорда, управляющий Лорда… если его убила не девушка, тот, кто убил, где-то рядом. И у меня такое чувство, что он под покровительством… — Он поглядел прямо на Мартина, и вновь в его взгляде было что-то похожее на жалость. — Мы ведь не намеревались спасать девушку, ты один забрал это в голову.

— Да, ты один, Мартин. — Как всегда, Соломинка поддался нашему общему чувству. — Ты всегда забываешь о нас, когда чего-то хочешь, — сказал он. — Тут нам грозит опасность. Ножом по сухожилию — вжик! — и с нами покончено. Я знаю, так произошло, когда один лорд позавидовал комедиантам другого.