Барри Ансуорт - Моралите

Мартин сделал знак плотского соития, не краткого блуда, но указывающий также на нежное чувство — пальцы переплетены и подняты прямо. Теперь я подумал, что этим знаком пользуются только комедианты, так как она его не знала и дала это понять, нахмурясь и помахав пальцами. Мартин повторил знак, но на этот раз еще и сложил губы в поцелуе. Она сделала яростный жест отрицания, словно боковой удар ладонью, и я увидел, как сверкнули ее глаза. Может, ее отец и сказал правду, что она не причинит вреда самым негожим Божьим тварям, но в ней таилось пламя гнева. Оно было в движении ее тела, в том, как она внезапно выставила ладони перед собой, будто отталкивая что-то нечистое, выражая свое отвращение к Монаху.

Теперь они двигались вместе, не сближаясь, но делая шаги и повороты гармонично, будто в танце, передразниваемые собственными тенями, под аккомпанемент звона цепи и нечеловеческих звуков, вырывавшихся у нее. Пока она поворачивалась в этом танце, мне удалось рассмотреть ее пояснее, и была она густобровой, темноглазой, стройного сложения и с прямой осанкой — даже в неубранности среди грязи этого места она выглядела пригожей. Но я уже потерял нить их беседы, ибо слишком мало был осведомлен в языке знаков, и под конец передо мной было только обещанное тюремщиком зрелище: наклоны головы, движения рук, покачивание тела, замирание и пляска теней в этом колеблющемся свете.

Не понял я и завершения, во всяком случае — тогда. Женщина простерла руки, держа их рядом и показывая ему раскрытые ладони. Он шагнул вперед, взял ее руки в свои и поглядел на их ладони. Вот так они стояли рядом одно краткое мгновение, а затем он выпустил ее руки, отвернулся и пошел к нам, но неуверенно, как человек, долго смотревший на яркий свет и плохо видящий, куда ступает.

И он не сказал мне ни слова ни там, ни на пути назад в гостиницу. Я поглядывал на его лицо, но оно ничего не выражало. Остальные, кроме Стивена, вернулись во двор гостиницы раньше нас. Теперь уже стемнело, и над низкой грядой облаков висел месяц. Нам нужно было поговорить о том, что мы узнали, и обсудить изменения в нашей Игре, а времени оставалось немного. Мартин удивил нас, нарушив порядок и заговорив первым.

— Она невинна, — сказал он. — На таком расстоянии при таком свете он не мог увидеть ее лица. — Его собственное лицо озарял свет, сияние решимости, совсем такой же, как тогда, когда он заступился за Брендана, столь же бессловесного. — Она опустила капюшон из-за ветра, — сказал он и быстрым жестом словно бы натянул капюшон на лицо, но не так, как укрываются от холода, а словно боясь ослепнуть при виде какой-то красоты или чего-то невыносимо яркого для глаз. Я вспомнил жест нищего и понял, что Мартина поразила любовь к этой девушке и он все еще видит перед глазами ее лицо, весь ее облик. — Она говорит, что все время оставалась вдали от дороги.

— Говорит? — Я посмотрел на него, потом обвел взглядом остальных. — Эта девушка не способна ни говорить, ни слышать, — сказал я. — Мы ходили в тюрьму повидать ее. Ее отец сказал, что никаких денег у них не нашли. В ту ночь он не ночевал, был далеко от дома, и тому есть свидетели. — И я рассказал им про то, как побывал у Ткача, что он говорил и каким человеком кажется. — Он сказал, что они приходили за ним, не зная, что его нет дома. Он проповедует Конец Света, и у него среди простых людей есть последователи.

— Когда Монах поднял кошель, было уже поздно изменить их план. — Соломинка изобразил растерянность бенедиктинца, раскинув руки и растопырив пальцы. — О, жестокая Фортуна! — сказал он. — Так долго ждать удобного случая и затем обнаружить, что именно тогда Ткача не оказалось на месте.

Прыгун рассмеялся на эту пантомиму, и миг спустя Соломинка тоже засмеялся, но затем опасливо оглянулся по сторонам.

— Но каким образом представился этот случай? — сказал он.

Шаг за шагом мы приближались к злу, и мы все знали это. Подталкивая и подбодряя друг друга, в этом сарае среди колеблющихся теней и очертаний масок, висящих костюмов, не наносящего ран оружия, под звон церковных колоколов над нами и шум во дворе снаружи, мы продвигались к познанию зла.

— Так, значит, — сказал Мартин, — найдя кошель, Монах должен был придумать причину, объяснить, почему он пошел к Ткачу и взял с собой слугу, а потому он сказал, будто видел ее там. Все это ложь. Ее там не было. — Он по очереди посмотрел на каждого из нас, и в его взгляде была мольба, он просил нас поверить в невинность девушки. — Ей дали светильник, — сказал он, словно про себя. — Быть может, кто-то…

— Мартин, ее повесят, что бы мы ни делали, — сказал Тобиас, и в голосе его была жалость, но не к девушке.

— Инея на мальчике не было, и он не замерз, — сказала Маргарет. — Я отыскала Флинта, а он отыскал меня и был рад, вот так. Когда Флинт наткнулся на Томаса Уэллса, он застыл, был холодным, но инея на нем не было. Траву подернул, а мальчика — нет. Тогда, наткнувшись на мертвеца, Флинт об этом не подумал, но теперь вспомнил и уверен твердо.

— Добрые души, — сказал Тобиас, — раз деньги забрали только для того, чтобы тут же их отыскать, его убили не для того, чтобы ограбить.

— Монах и мальчик шли по одной дороге вместе в одно и то же время дня, — сказал Прыгун своим высоким звонким голосом. — Быть может, Монах его расспрашивал. Томас Уэллс говорил правду человеку власть имущему. Он бы показал ему кошель, он бы гордился оказанным ему доверием…

— И Монах увидел способ, как заставить Ткача замолчать, — сказал Соломинка. — Это объяснит следы удушения. Ткач мог бы убить таким образом.

— Девушка показала мне свои руки, — сказал Мартин. — Они огрубели от работы куда больше, чем мои. — Он раскрыл ладони и посмотрел на них. — Кисти у нее узкие, косточки мелкие, — сказал он.

Никто не знал, как ответить уместнее, такое ослепленное выражение было на его лице. И, быть может, мы обрадовались, что больше не надо думать, во всяком случае — пока, о картине, которую создали вместе: пустынная дорога, ощущение надвигающейся ночи, ласковые расспросы Монаха, готовность мальчика отвечать на них.

Прыгун и Соломинка с утра вместе отправились в замок, кувыркались и пели у ворот и в первом дворе. Они болтали с прачками и воинами в караульной внутри ворот.

— Никого смерть мальчика там не заботит, — сказал Соломинка. — Они про нее слышали, но у них там совсем другая жизнь. Разговоры только о турнире, который начинается завтра, да о танцах в День Рождества.

— Сэр Ричард и его супруга откроют танцы, как только вернутся после мессы, — сказал Прыгун. — Только об этом и разговоры, да о хвори молодого господина — он единственный сын, и имя ему Уильям. Они говорят, что он красавец и доблестный рыцарь и сладко играет на виоле.