Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

— А ты что в рот воды набрал? Боишься, муха влетит? Я с тобой говорю или со стенкой?! Что ты натворил? Давай сознавайся, или я сейчас встаю из-за стола…

Камаль счел благоразумным сделать удивленное лицо, а мадам Ваэд снова попыталась успокоить свояченицу, зная и опасаясь ее неумолимости в проведении дознания. Она попыталась направить разговор на одну из тем, пользовавшихся особым расположением старой дамы, — на брачную:

— А правда, тетушка, семейство Базли, попросив руку…

— Асия, дорогая! — без обиняков прервала тетка мадам Ваэд.

Та поняла и прикусила язык.

— Решили утаить от меня то, что всем кругом известно? И она отбросила салфетку и, стукнув кулаком по дивану, сделала вид, что встает.

— Брось, тетушка, — сказал Камаль, положив руку ей на плечо, в то время как с другой стороны ее удерживала мадам Ваэд. — Успокойся.

Снова появилась Хейрия, держа в руках блюдо с фаршированными кабачками. Один только вид Хейрии мог возбудить подозрение даже менее проницательного наблюдателя, чем тетя Садия. Служанка держала себя сторожко, была прямо-таки в боевой готовности. Приземистая, с плечами, бедрами, ягодицами мощными, как у амазонки, с телом, состоящим почти целиком из мышц, Хейрия, однако, не была лишена некоей приятности манер, изящества, придававшего ей вид милый и забавный. Каждый раз, входя в комнату, она косилась на молодого хозяина, осторожно ставила еду и, не теряя ни на секунду его из вида, на цыпочках выскальзывала за дверь, словно опасалась, как бы он не погнался за ней или не выкинул что-нибудь вообще невообразимое.

Ее поведение не выглядело бы столь таинственно, если бы стало известно, при какой сцене она присутствовала в этой же комнате два дня назад. Видит бог, не скоро она забудет, как сверкнули глаза Камаля, когда мать произнесла что-то вроде:

— Но мне кажется, я тебе уже говорила.

Он прямо зарычал в ответ:

— Нет, ты никогда не говорила!

Тогда, ничтоже сумняшеся, та призналась:

— По правде сказать, я сама этого никогда не знала.

Камаль даже подскочил.

— Как это? Сначала говоришь, что уже все мне сказала, и тут же утверждаешь, будто сама ничего не знала. Перестань мне лапшу на уши вешать! Думаешь меня запутать?!

Лицо у Камаля было такое, что мать расхохоталась.

С этой минуты Хейрия приготовилась к самому худшему; сердце подсказывало ей, что должно произойти что-то немыслимое, чудовищное, какая-то беда, и она затряслась как осиновый лист.

— Хочешь скрыть от меня правду? Кто? Скажи, кто?

Потрясая кулаком, Камаль, словно безумный, надвигался на мать.

— Камаль! Опомнись! — Уже и сама не соображая, что делает, она закричала: — Хейрия! Хейрия! Иди сюда!

А Хейрия стояла рядом, и, хотя ей было страшно, она бросилась к Камалю сразу, как только тот поднял руку, и вцепилась в нее.

Но он, резко дернув локтем вниз, освободил запястье и как следует крутанул Хейрию.

— А ну вон отсюда, не то… — приказал он ей, выпучив глаза.

Отступив, она прислонилась к стене, но из комнаты не вышла.

И обе женщины в изумлении услышали, как он заговорил словно бы издалека, странным бесцветным голосом:

— Я тебе не верю и никогда не поверю, мамуля. Только сумасшедший может верить матери! Матери способны на любое предательство, они ставят себя выше — или ниже — любых обстоятельств, потому что верят только в свою правоту, в то, что никто не смеет посягать на их материнское достоинство, никто не может ни в чем их упрекнуть и все, что они ни сделают, хорошо и прекрасно. Слава тем, кто выше или ниже того, чтобы совершать ошибки, испытывать стыд, но на чьих сыновей весь стыд и падает. К несчастью, только тот, кто перед тобой, никак не услышит правду своими ушами. Это вероломно! И ты еще не покончила с ним!

— Хочешь, чтобы мы умерли от жажды? Принесла бы лучше воды, чем стоять тут столбом!

Хейрия поняла, что старуха обращается к ней, и быстро добежала на кухню.

Мадам Ваэд наседала на тетушку Садию:

— Не оставите же вы, упаси боже, всю эту еду нам!

— Было бы из-за чего сердиться, — поддержал мать Камаль.

— С чего вы взяли, что я сержусь? Я никогда не была так спокойна, и вовсе я не собираюсь «оставить вам всю эту еду». Просто хотела вас напугать да проучить.

Камаль поднял тетину салфетку и положил ей на колени. «Итак, все сначала. Тем хуже. Или тем лучше. Рано или поздно мы бы пришли к этому, и все равно без тети Садии не обойтись. Если дело принимает такой оборот, лучше не откладывать на потом. Да и все равно!» — думал он, вновь усаживаясь на свое место.

Хотя вымученная улыбка не сходила с губ мадам Ваэд, ее лицо посерьезнело, что было замечено и Камалем, и теткой, заявившей:

— Что ж, побеседуем, и перекусим заодно, пока не остыло.

— Так вот… — начал Камаль, внезапно решивший облегчить душу.

Но старуха прервала его. Поднося ко рту ложку, она распорядилась:

— Пусть сперва мать расскажет.

— Ладно.

И Камаль, насупившись, замолк.

Мадам Ваэд нерешительно вступила:

— Как бы вам объяснить, тетушка…

— Так и объясняй. Все как есть.

— Я хочу сказать, как объяснить то, что не нуждается в объяснениях. Потому что на самом деле ничего не произошло, по крайней мере ничего такого, о чем бы вы уже не знали. О чем бы мы все не знали.

— И все-таки нельзя ли услышать, о чем это мы, по-твоему, все знаем? Пользы было бы больше, чем от необдуманного празднословия. А потом каждый из вас, если так приспичит, пусть выскажется.

— Хорошо. Помните, мы регулярно получали деньги от неизвестного человека, храни его господь?

Камаля как громом поразило. Как? Тетка тоже все знала? И ни разу словом не обмолвилась. А ведь так разговорчива. Ну и бестия!

— Послушай, милая, память у меня еще не отшибло. Как же я могла забыть, если сначала деньги даже посылали на мое имя?

Еще не легче, подумал Камаль.

— Простите, — сказала мадам Ваэд.

— Да ладно. И что ты без конца меня перебиваешь? Из вежливости ты тогда даже не проверяла, есть ли квитанция.

— Тетя Садия!

— Теперь все равно. Но зачем вы вытащили на божий свет эту стародавнюю историю, никак не пойму.

— Теперь твой племянник желает знать, откуда брались эти деньги, — отрывисто, с напряжением выговорила мадам Ваэд и умолкла. О давешней сцене она распространяться не стала.

Старуха смерила Камаля взглядом с головы до ног.

— Надо же, он желает узнать, сегодня…

Это задело его за живое.

— А что, не имею права? В конце концов, это прежде всего касается меня. Вам, женщинам, такое не понять!

— Нам, женщинам! Дорого дала бы, дружок, чтобы ты стал таким же смышленым, как последняя из нас, и научился тому, чему всякая женщина научена. Не хорохорься. Ни к чему. Он, видите ли, желает знать, скажите, пожалуйста. Долго же пробуждалось твое любопытство. Когда учился в своем Париже, это тебя так не занимало. Да много ли ты знаешь парней в нашем городе, кому такое счастье подвалило? Много знаешь, почтенный? Ах, Париж, Париж! О господи, ну и забавный же тип: катался как сыр в масле и до сих пор катается, а теперь докладывай ему, почему да отчего. «Имею право», — говорит. А ты в этом уверен? — Она нагнулась, словно хотела его забодать, и проворчала: — Да будет тебе известно, у тебя есть одно-единственное право — благодарить.