Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца

– Ты живешь один?

– Да.

– А женщины к тебе ходят? Тихон не находил, что сказать.

– На Карибских островах женщины совсем особенные. – начал он.

– Так я тебе, значит, не нравлюсь? – она остановила официанта и спросила еще пива.

– Вы мне очень нравитесь! Прямо как белоснежная королева.

Ольга засмеялась. Пока она пила пиво и слизывала пену с красных губ, он рассказывал ей про страны, в которых никогда не бывал и о которых не знал почти ничего; но, глядя на женщину, он легко придумывал событие за событием, придумывал странных зверей и птиц, так что сам удивлялся своей находчивости. Она залпом допила стакан и сказала с одобрением:

– Пойдем, морячок. Проводишь меня до дому.

Она бросила на клеенку несколько купюр. Поспешно вылезая из-за стола, Тихон ударился коленом, в очередной раз проклиная свою неуклюжесть.

Ольга шагала перед ним, покачивая бедрами. Он вышел за ней в предрассветную ночь. Женщина остановилась, и он замер рядом с ней, пытаясь уловить дыхание моря. Неловко положил Ольге руку на плечо, и она не высвободилась. Приноравливая друг к другу шаги, они пошли по узкой улице. По углам в темноте раздавался шорох, должно быть, рыскали крысы.

Они свернули в совсем узенькую аллею, где Ольга остановилась у подъезда. Повернувшись к Тихону, она проговорила:

– Ну что, морячок, до скорой встречи.

Охрабрев, он цепко обнял ее и прижался губами к ее губам. От неумелости поцелуй получился как удар клюва. Но мягкий рот женщины раскрывался безвольно, затягивал. Она оторвалась и сказала, нашарив ключи в сумочке:

– Пока, морячок.

Дверь закрылась. Тихон услышал скрип ступеней и пожалел, что не последовал за ней. Он оглянулся: его окружали деревянные дома, где не горело ни одной лампочки. Тихону показалось, что за любым из этих окон может сидеть человек и подглядывать. Почти на ощупь, повинуясь чутью, подросток вышел по лабиринту мрачных улиц обратно к кафе.

Оттуда дорога была уже лучше освещена. Прижимая язык к небу, он повторял: Ольга, Ольга. Оттого, что все мысли и чувства его сошлись в одной точке, страх пропал. Он шел с высоко поднятой головой, шел свободно и быстро, не оглядываясь по сторонам, прежде чем перейти улицу, ибо машин не было. Он представлял себе, что было бы, если бы Ольга предложила ему зайти. В любом случае он ее еще увидит. Он непременно вернется в то же кафе, а она будет сидеть за тем же столиком.

Вдруг донесся крик. Кричали где-то вдалеке, за несколько кварталов. Голос тут же смолк, но Тихон потерял нить: Ольга – комната – вдвоем. А вдруг что-нибудь ужасное произойдет с ним прямо сейчас – собьет машина – нападут грабители – те самые, что заставили кого-то кричать? Неожиданное счастье и неожиданная смерть. Тишина и крик. Радость и вдруг – ничто, навсегда темнота. Ему почти захотелось, чтобы с ним случилось что-нибудь такое.

В задумчивости он чуть не прошел мимо гостиницы, но вовремя остановился. Он перебрался через забор на заднем дворе, влез в окно, быстро стащил с себя одежду и еще долго не мог уснуть. Комната медленно вращалась перед глазами. Мрак за окном стал сереть. Тихон подумал, что поспать до школы ему так и не удастся, – и тут же заснул.

Во сне он шел по улице с фонарями и встретил женщину. У нее на голове была большая шляпа. Он взял женщину за руку, но та сделал движение (легкое, почти не заметное), от которого он закружился: ноги оторвались от земли. Тихон летел сантиметрах в пяти от асфальта. Как только начал снижаться, оттолкнулся носком ботинка и полетел дальше, в глухие аллеи города.

– «Пал, пал великий Вавилон и стал обиталищем демонов, и крепостью всякого нечистого духа, и домом для гадких и грязных птиц», – Сергей Петрович смешался и стал перебирать листки, едва слышно бормоча под нос. Консьержка представила себе ржавые краны, что застыли в движении, пустые корабли, в которых гнездятся чайки. Пожала плечами. Когда произойдет все это разрушение, самой ее больше не будет.

Работая в ночную смену, она, конечно, встречала намного меньше постояльцев, чем дневные дежурные. Она говорила только с усталыми, сонными – с теми, кто торопился выхватить у нее ключ и рухнуть в постель. Полуночников-шатунов почти не было; и потому она обрадовалась, когда Сергей Петрович опять принес книги в холл. Он всегда спускался по лестнице – наверное, не любил лифт. Лифт был старый, тяжелый, шумный, в железной клетке. А лестницу устилал толстый палас, который накрепко удерживали скобы. Палас обычно поглощал звук шагов; только чуткий, привыкший к ночным шорохам слух консьержки мог уловить приближение гостя.

Ей нравилось думать, что он спускается сюда из-за нее. Она достала из ящика зеркальце и быстро посмотрелась. У нее все еще молодое лицо, волосы поседели, но лежат красиво. Надо только по губам помадой провести. Странно было думать о помаде, когда кто-то шел, чтобы читать ей про конец света. Аполлинария не знала, верит ли в загробную жизнь, но подозревала, что и в аду, наверное, души ищут, с кем бы сблизиться.

– «Товары из золота, и серебра, и драгоценных камней, и жемчуг, и тонкое полотно, пурпур и шелк, дерево лимон, слоновая кость, драгоценные вещи из меди, железа и мрамора; корица, и фимиам, и мирра, вино и масло, тонкая мука, белые булки, овцы и кони, колесницы, рабы, и души людей. Плоды желания ушли от тебя», – Петрович лизнул подушечку пальца, перевернул страницу.

Поводив пальцем по строке, он снова заговорил. Но Аполлинарию клонило в сон – и дремота говорила ей, что она стара, что белобородый мужчина спускается сюда не из-за нее. Она ловила отдельные слова – что-то про корабли, про ангела, который бросал камень в воду и говорил:

– Я кидаю город, здесь будет тихо...

Они прощались и расходились по комнатам, а наутро она не знала, действительно ли приходил ночью странный человек и читал Откровение. Сны ее всегда были простым повторением яви, и потому он приходил к ней дважды, каждый раз в костюме и тапочках. Но во сне он, стоя на нижней ступеньке лестницы, вынимал из кармана мелкозубчатую расческу и приводил в порядок бороду. В глубине души, ожидавшей Страшного суда, таилось кокетство.

В свое время тщеславие продлило ему жизнь. Когда было объявлено о распаде Советского Союза, бывший майор милиции, пенсионер Сергей Петрович Колченков взял именное оружие и выстрелил в себя. Однако ему захотелось хорошо выглядеть в гробу, поэтому, вместо того чтобы взять дуло в рот, он прицелился в сердце.

Пуля прошла навылет, не задев жизненно важных органов. Когда Петрович пришел в себя в больнице, ему дали много успокоительного. Он успел заметить, что наволочки и простыни там были чистые, хотя и ветхие; он откинулся на подушки и снова впал в забытье.