Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования

— Прости меня, пожалуйста, — сказал Кадзи, улыбнувшись. — Нужно было привести в порядок бумаги и сдать дела. Я звонил тебе сразу после конца работы…

— Пойдем, — сказала Митико.

Они пошли пешком.

Снег, еще неделю назад серебристый и пушистый, теперь потускнел, в тени смерзся в комья, черные от сажи, а на солнце уже стаял.

— Значит, решил ехать? — спросила Митико, не глядя на Кадзи.

Она боялась повернуться к нему, чтобы он не прочел обиду на ее лице, а еще больше боялась услышать в ответ сухое: «Да, решил!» Тогда она уж совсем не смогла бы скрыть своего горя…

— Не сердись на меня, Митико. Я сам знаю — нехорошо получилось, что не посоветовался с тобой… — Кадзи неторопливо шагал с ней рядом.

— Ну что ты! — Митико проглотила горький ком, подступивший к горлу. — Я должна поздравить тебя.

— Не знаю, стоит ли поздравлять. Дело в том… — Кадзи замолчал.

Несколько шагов они прошли молча.

— В Лаохулине нет ничего, кроме китайских фанз, рабочих бараков и магнитного железняка. Поэтому… — Кадзи снова замялся. — Поэтому я не решаюсь даже просить тебя поехать со мной…

У Митико подкосились ноги. Мимо них прокатил пустой автобус и обдал их грязью. Кадзи обругал водителя автобуса и, сняв перчатку, платком стер капли грязи с лица Митико.

— Что ты сказал, Кадзи?

— Поедешь со мной?

Она схватила его за рукав и сердито тряхнула.

— Ты еще спрашиваешь?!

— Подумай хорошенько, — сказал Кадзи, — потому что я сам не могу толком разобраться, правильно ли я поступаю…

— И не собираюсь! Хватит с меня, думала достаточно!

— Прошу тебя, Митико, выслушай меня, обдумай, а потом уж принимай решение. — Кадзи говорил, опустив голову.

— Я давно все решила.

— Я поторговался немного со своим новым шефом, и он кинул мне кость — броню…

— Что ты говоришь? — Ее голос дрогнул. — И тебя теперь не заберут в солдаты?

Кадзи кивнул.

— Какое счастье! — На ресницах Митико сверкнули слезы. — Я не смела об этом и мечтать.

— Ты рада?

— Ты еще спрашиваешь! — И Митико порывисто обняла Кадзи.

— Ну, если ты рада, — Кадзи улыбнулся, — то и я тоже рад…

— Как странно ты говоришь. Что с тобой?

— Видишь ли…

Кадзи остановился, поискал глазами какой-нибудь ресторанчик, где можно было бы поговорить спокойно. Но они еще не вышли из кварталов жилых домов компании, и до городских улиц было далеко.

— Видишь ли, получается, что я продал свою докладную записку, ну, точнее, обрывки своих мыслей, и выторговал себе за это право жениться на тебе. Я до того обнаглел, что потребовал от начальства гарантий. Прямо так и сказал: я беру на себя управление рабочей силой в Лаохулине, а вы мне гарантируете броню. Не просто обещаете, а гарантируете…

— А он?

— Кто, шеф? Поинтересовался, почему я такой недоверчивый. Ну, я объяснил ему, что на карту поставлено счастье двух людей… А он смеется. Спросил: женишься, что ли? Я сказал, что женюсь. Поздравил меня и посулил преподнести в качестве свадебного подарка освобождение от мобилизации.

— Какое счастье!.. — Митико подняла на него сияющие глаза. Она шла, крепко прижавшись к Кадзи.

— Все это так… Но кое в чем мне еще нужно разобраться, Митико. Во-первых, я согласился поехать в эту глушь только ради того, чтобы избавиться от мобилизации и получить возможность жениться на тебе. А начальник взял меня потому, что признал подходящим на роль сторожевого пса. Броня — это кость, брошенная собаке, понимаешь? Как я могу принять ее? Кагэяма говорит: как собака и прими! Я понимаю, что он имел в виду. Смешно становиться в позу незапятнанного борца за идею, после того как столько лет кормился хозяйскими подачками. Стал собакой — служи, я понимаю… Ну, если б я еще принял это предложение из идейных побуждений, понимаешь, ну, для того, чтобы применить на практике свои взгляды на использование рабочей силы, коль скоро мы работаем здесь в колониальных условиях, я гордился бы собой, я не колебался бы ни минуты. Но пойти на это только для того, чтобы жениться… Прости меня! Не пойми так, будто я ни во что не ставлю наши отношения.

Кадзи растерянно взглянул на Митико.

— Я все хорошо понимаю, — улыбнулась Митико.

— Тогда выслушай меня до конца, пожалуйста. Я убежденный противник милитаризма. Мне, конечно, будет легче жить, если меня не возьмут в армию. Что ни говори, здесь человек может думать, а иной раз и рассуждать о том, что наболело. В армии — нет. Ну вот, я и боюсь: получу я броню, почувствую себя в полной безопасности от солдатчины и начну разглагольствовать на всякие принципиальные темы. А честно это будет? Имею я на это право, я… — Кадзи запнулся и умолк. — А возьми наши с тобой отношения. Уж если мы так крепко любим друг друга, почему мы не вместе? Наперекор всем трудностям и преградам! А я до сих пор никак не мог решиться на это. По существу, я предоставил решение нашей судьбы воле случая. Значит, у меня нет твердого убеждения в необходимости, неизбежности нашего брака… Кагэяма мне говорил как-то о жизненной энергии простого человека… о вере в будущее… Видно, не хватает во мне этой жизненной энергии. И вообще нерешительный я какой-то. Я должен бы верить, что сумею своими руками построить счастье, и никакая мобилизация не сможет мне помешать… А вместо этого плыву по течению. Подвернулся счастливый случай — посулили броню, и я тотчас решил жениться. А случись иначе? Где же она, твердая линия в жизни? Ты не думай, что я не хочу воспользоваться этим случайным даром судьбы или говорю все это так, для красного словца. Нет, я принимаю подарок без колебаний, беру то, что дает жизнь. Но чего стоит такая пассивность? Если вдуматься, так это просто самообман. Иной раз я кажусь себе обыкновенным пошляком…

Митико съежилась под тяжелым, неподвижным взглядом. Он проникал ей в самую душу, и ей стало больно.

— Зачем ты терзаешь себя?

Кадзи опустил голову, а когда снова поднял ее, лицо у него было растерянное, как у заблудившегося ребенка. — Человек голоден… Он кидается на любую приманку, хотя наверняка знает, что в ней спрятан крючок…

— Ну, если так рассуждать, то крючок везде — и в жалованье, и в наградных. А тебе-то что за забота? Ты откуси, сколько сможешь, а крючок выплюнь. И скажи спасибо, — засмеялась Митико.

Радость бурлила в ней. Слова слетали с ее губ звонкие, задорные. Она светилась счастьем. Кадзи повеселел.

— Дорогой, нам есть ради чего жить, у нас есть надежда, большая и светлая, — наш союз! Ведь правда? Знаешь, я недавно размышляла, что бы я делала, если б тебя все-таки забрали в солдаты… — Она зарделась. — Если придет такой день… я сделаю так, чтобы у меня был ребенок от тебя… Это, наверно, глупо?

— Нет. — Кадзи остановился. — В тот вечер права была ты, а не я. Я просто струсил.