Роберт Столороу - Травма и человеческое существование. Автобиографические, психоаналитические и философские размышления

Robert D. Stolorow

Trauma and Human Existence. Autobiographical, Psychoanalytic and Philosophical Reflections

© Taylor & Francis Group, LLC, 2007

Routledge Mental Health is an imprint of Taylor & Francis Group

© Когито-Центр, 2016

Для меня представляет особое удовольствие написать предисловие к русскому изданию моей книги «Травма и человеческое существование», поскольку для моего эмоционального мира очень важны мои русские корни. Мой дедушка по отцовской линии бежал из царской армии, чтобы быть вместе с моей бабушкой, огромной любовью всей его жизни. Они покинули Россию, обосновавшись в конце концов в Соединенных Штатах Америки. Я никогда не забуду историю их удивительного романа, историю, ставшую ярким романтическим идеалом, центральным, организующим принципом моей эмоциональной жизни. В соответствии с этим идеалом, главным «клиническим» примером в этой книге являются мои собственные травматические переживания – потери моей жены Деде.

В этой книге я осветил два существенных качества эмоциональной травмы: 1) ее контекстуальную укорененность – болезненные и пугающие эмоции становятся травматичными лишь тогда, когда не могут найти контекст эмоционального понимания, в котором они могут быть удержаны и интегрированы, и 2) ее экзистенциальную значимость – эмоциональная травма разрушает наши иллюзии безопасности и погружает нас в подлинное Бытие-к-смерти, в котором мы вынуждены столкнуться с нашей собственной конечностью, а также с конечностью всех тех, кого мы любим. Кроме того, я описал воздействие травмы на наше переживание времени, а также чувство отчужденности от других, сопровождающее травматическую темпоральность [1] Темпоральность – термин феноменологии и экзистенциализма, обозначающий субъективноокрашенное переживание времени как фундаментальное свойство человеческой природы. .

Основным терапевтическим подходом к травме становится предоставление клиенту отношений, главной особенностью которых является наличие глубокого эмоционального понимания – отношений, которые возможны благодаря нашей общей экзистенциальной уязвимости. В последующих публикациях (напр., Stolorow, 2011), я утверждал, что признание нашей общей конечности имеет значительные этические последствия, поскольку побуждает или даже обязывает нас заботиться также и о чужой экзистенциальной уязвимости и боли. Наше экзистенциальное родствов-конечности преодолевает все географические расстояния, национальные границы, а также все этнические и религиозные различия.

Роберт Столороу

Санта-Моника, Калифорния, 25 июня 2015

В этой книге переплетаются две основные темы. Первая тема относится к контекстуальности эмоциональной жизни в целом и переживанию эмоциональных травм в частности (гл. 1, 2, 5). Другая касается признания того, что возможность эмоциональной травмы является неотъемлемой частью человеческого существования (гл. 3, 4 и особенно 6). Будет ли подобная конститутивная возможность вынесена на передний план нашего эмпирического мира, зависит от контекстов отношений, в которых мы живем (гл. 7). В последующих главах я прослеживаю переплетение этих двух тем по большей части так, как они кристаллизуются в моем понимании собственных переживаний травматических потерь. В целом книга демонстрирует единство глубоко личного, теоретического и философского в том итоговом представлении, к которому я пришел, пытаясь понять эмоциональную травму и ее место в человеческом существовании.

Я бесконечно благодарен членам моей семьи и близким друзьям, которые эмоционально поддерживали меня в моем переживании травматичной потери, а также помогли мне жить с ним, думать и писать о нем. Это: Элизабет Атвуд, Джордж Атвуд (гл. 7), Джоан Бишоу, Елена Бонн, Бернард Брандшафт, Джоэль Браун, Беатрис Фостер, Клаудиа Конер, покойный Джон Линдон, Шейла Намир, Донна Оранж, Лиза Ричи, Ричард Розенстайн, Джулия Шварц (гл. 5), Эстелла Шейн, Александра Сокаридес, Ричард Сокаридес, Бенджамин Столороу, Эмили Столороу, Ричард Столороу, Стефани Столороу и Джеффри Троп. Я также глубоко признателен Джорджу Атвуду, Уильяму Брекену, Бернарду Брандшафту, Донне Оранж, Джулии Шварц и покойной Дафне Столороу за их вклад в развитие собранных здесь идей. Без неизменной поддержки моей жены, Джулии Шварц, которую она зачастую оказывала даже невзирая на собственную эмоциональную боль, я не смог бы написать эту книгу.

Глава 5 впервые была опубликована в журнале «Contemporary Psychoanalysis» (2006, V. 42 (2), p. 233–241), гл. 3, 4 и 6 – в журнале «Psychoanalytic Psychology» (1999, V. 16 (3), p. 464–468; 2003, V. 20 (1), p. 158–161; 2007, V. 24 (2), p. 373–383, соответственно). Я благодарен редакторам и издателям этих журналов за разрешение включить этот материал в данную книгу.

Центральной темой теории интерсубъективных систем – психоаналитического направления, которое я с моими коллегами разрабатывали в течение трех десятилетий (Stolorow, Atwood, Ross, 1978; Stolorow, Atwood, Orange, 2002), – является та мысль, что смещение акцента психоаналитического мышления с главенства влечений на главенство аффектов переводит психоанализ в область феноменологического контекстуализма (Orange, Atwood, Stolorow, 1997) и фокусирует исследование на динамическом интерсубъективном поле (Stolorow, 1997). В отличие от влечений, берущих свое начало глубоко внутри картезианского «изолированного разума», аффекты, т. е. субъективные эмоциональные переживания, в течение всей жизни, с самого рождения регулируются (или нарушаются) в рамках текущих систем отношений. Таким образом, определение аффекта как центра психической жизни автоматически влечет за собой радикальную контекстуализацию практически всех ее аспектов.

Традиционная фрейдистская теория проникнута картезианским «мифом об изолированном разуме» (Stolorow, Atwood, 1992, ch. 1). Философия Декарта раздваивает субъективный мир на внутреннюю и внешнюю области, отделяя как сознание от тела, так и познание от аффекта, овеществляя и абсолютизируя полученные в результате этого разделения понятия и изображая сознание как объективную сущность, которая занимает свое место среди других объектов, как «мыслящую вещь», имеющую в себе все свое содержание и взирающую на внешний мир, от которого она сущностно отчуждена.