Елена Георгиевская - Черная трава

Кольцо опять стало серебряным, с черными точками, складывающимися в мелкий непонятный узор.

Мать Тадеуша, вдова, была очень злой женщиной, потому что крестьяне пили, а немцы притесняли ее в правах. Тадеуш делами почти не занимался, зимой в Ликке играл в карты, а летом в усадьбе валял дурака. Мать пыталась его женить, чтобы он образумился, но богатых невест уводили пройдохи, а бедные были не нужны.

Обычно Тадеуш пытался угодить матери, ради нее даже поместье ни разу не ставил на карту, но жениться ему хотелось меньше всего на свете. А тут стоило ему несколько раз увидеть Анну, как он понял, что влюбился, и такова эта любовь, что не нужны ей атрибуты вроде романсов и дрянных стишков в альбом, тем более что ни альбома, ни рояля у Анны не было. Вскоре вся деревня уже знала, что пан завел себе новую фаворитку. Анну стали бояться, и она очень радовалась. Плотник тоже обрадовался, выздоровел и снова запил. Наконец Тадеуш настолько свихнулся, что отвез Анну в городской костел, и там пьяный ксендз заплетающимся языком прочитал над ними сакральную формулу.

Пани Ставецкая знала об увлечении сына от своих наушников, но не подозревала, что дело зайдет так далеко. Женитьба Тадеуша привела ее в бешенство. Анне казалось, что в поместье происходит то же, что и в доме лесника: везде ей слышались шепот, хихиканье или обсуждение ее вымышленных недостатков, но стоило ей войти в комнату, как все стихало.

– Может быть, уедем в город? – предлагала она мужу.

– А что там сейчас делать? Мои приятели тоже в поместьях сидят, остались одни немцы, с которыми даже в карты не поиграешь – сразу заметят, что жульничаю.

Теперь Анна поняла, за кого вышла замуж, но вернуться домой было невозможно. Оставалось ждать сентября – до конца лета поляки в город не вернутся. Жаловаться маменькиному сынку Тадеушу на свекровь было бесполезно. Анна опустила голову и печально побрела в гостиную.

– Вам не кажется, дорогая, что ваше новое платье вам не идет? – встретила ее в гостиной пани Ставецкая.

– Да, оно мне широковато, как ни затягивайся, – ответила Анна, собравшись с духом. – Оно подошло бы женщине с менее тонкой талией, такой, как у вас.

На следующий день, когда пани Ставецкая пришла завтракать на веранду, на лице ее блуждала усмешка. В бокалы было налито белое вино. Пани Ставецкая на секунду отвернулась, и Анна увидела, что подаренное лесником кольцо стало золотым. “Что бы ни угрожало мне сейчас, – подумала она, – пусть ничего дурного со мной не случится, – и хотела добавить: – И пусть падет все дурное на головы тех, кто это замышляет”, – но свекровь уже обернулась к ней, и кольцо снова было серебряным.

– Ваше здоровье, пани, – вежливо сказала Анна и выпила бокал до дна, а в вино была добавлена можжевеловая настойка, из-за которой женщины умирают от кровотечения. Прошло несколько часов, сутки, трое суток, а с Анной ничего не случилось.

Сначала свекровь подумала, что кто-то из слуг узнал и донес Анне о готовящемся отравлении, но вскоре стала склоняться к мысли, что невестка – ведьма: дворяне и крестьяне в этих местах были одинаково суеверны и малодушны.

На другой день пани переоделась в простое черное платье и пошла к уже упомянутой гадалке Марыле, которая тоже была вдовой; говорили, что своего мужа она самолично спровадила на тот свет. Стены были увешаны вениками из трав, от запаха которых пани Ставецкая чуть не упала в обморок.

К концу рассказа помещицы Марыля с трудом сдерживала злобный смех.

– Анна – колдунья, – заявила она. – Должно быть, отец ее всякому паскудству научил. Ходят слухи, что плотник продал душу дьяволу, чтобы жениться на богатой, но бесы обманули его – подсунули учительницу, которой помещик обещал большое приданое, а выдал полтора пфеннига!

Марыля не могла открыть секрет кольца: за это ее ждало бы наказание пострашнее можжевеловой настойки. Но и отказать себе в удовольствии полюбоваться, как обнаглевшая девчонка окажется по колено в грязи, она не могла.

– Что же мне делать? – спросила пани Ставецкая.

– Не скрывайте правду, пани. Скажите вашему сыну, что его жена ведьма, и если он завтра в полночь придет на опушку леса, то убедится в этом сам.

Тадеуш не хотел в это верить. Он посоветовал матери съездить в Кёнигсберг полечить нервы. Мать в гневе вышла вон, Тадеуш налил штоф водки и задумался. Ему тоже начала казаться подозрительной его поспешная женитьба.

Проснулся он вечером. Очень болела голова, и в ней шелестела одна фраза: “Тринадцатое, опушка леса”. Тадеуш с трудом привел себя в порядок, опохмелился и поехал на опушку. Никого и ничего там не было. Только совы, сверкая во тьме подлыми глазами, пытались ловить мышей.

“Мать совсем сошла с ума”, – подумал Ставецкий, и тут из чащи донесся невнятный шум. Звуки все приближались, и вскоре Тадеуш услышал за кустами вопли и треск. Удерживая поводья одной рукой, другой он раздвинул ветки и увидел на поляне жуткую вакханалию. Голые мужчины, женщины и малолетние дети плясали, орали и грызли корни деревьев, которые отвечали им бранью на кашубском языке.

Одна из женщин обернулась, у нее было лицо Анны. Тадеуш рванул поводья и поскакал невесть куда, сопровождаемый хохотом и омерзительными звуками скрипки, на которой играл пейсатый черный козел, стоящий на задних ногах посреди поляны.

Только на рассвете Тадеушу показалось, что он нашел дорогу обратно. Он выехал на край леса, поросший можжевельником. Все вокруг окутывал странный серебристо-серый туман. Молодого человека так трясло, что он с трудом удерживался в седле. Черт, это же не поозерье, а совсем незнакомая местность, внезапно понял он. Тропинка больше никуда не вела – за плотной стеной тумана вообще ничего не было. Отчаявшийся Тадеуш забормотал молитву:

– Anima Christi, sanctifica me. Corpus Christi, salve me. Sanguis Christi, inebria me, kurwa mac.

Из тумана, не торопясь, вышел бородатый мужичок с корзиной.

– Эй, любезный, – крикнул Тадеуш, – постой! Как попасть в такую-то деревню?

– Да вот же она, – удивленно ответил мужик, – у вас за спиной.

Тадеуш обернулся, и его стал разбирать истерический смех. Он хотел поблагодарить мужика, но тот уже исчез, только дырявая корзина осталась валяться на земле. Из нее выползали змеи, ужи и жабы.

Дома он не захотел не то что говорить с Анной, а даже видеть ее. Говорила пани Ставецкая. Анна требовала разрешить ей увидеться с мужем, и наконец он появился в дверях, бледный, как свежевыстиранная простыня, и велел ей убираться.

Анна без устали смотрела на кольцо, но оно оставалось серебряным. Она собрала скромный узелок и покинула поместье. Дети служанок свистели ей вслед, а служанки швыряли бы камнями, если бы это разрешал не только Ветхий Завет, но и общественная мораль.