Хелене Ури - Лучшие из нас

Да, Эдит Ринкель пребывает в ровном, хорошем настроении, за которым скрывается раздражительность, вырывающаяся наружу, когда она вынуждена общаться с теми, кого не может уважать.

Каждый день она приходит в кабинет между девятью и десятью утра и уходит спустя приблизительно десять часов. Обедает она чаще всего перед монитором компьютера за своим письменным столом, а не в кафетерии, ужинает почти всегда во «Фредерикке», иногда в компании коллег, но чувствует себя превосходно и в компании какой-нибудь статьи, разложенной рядом с тарелкой. Один день похож на другой, будь то будни или праздники, если только Эдит не находится на конференции или, что случается крайне редко, в отпуске.

Она нечасто общается с другими людьми; свою собственную семью, маму и двух сестер, она видит редко и никогда по ним не скучает. Она не порвала с ними, потому что разрыв предполагает всплеск эмоций и сильное проявление чувств, а к ним она никаких чувств не испытывает. Они встречаются от силы раз в году, одаривая друг друга вежливым безразличием. Но у нее есть книги, туфли и, чаще всего, любовник. Кроме того, у нее есть подруга. Очень хорошая подруга. Время от времени Эдит Ринкель уходит с работы пораньше, чтобы вместе с Ритой Эноксен-Ли сходить в кино или в театр или поужинать в хорошем ресторане. Эдит Ринкель дружит с Ритой Эноксен-Ли с первого класса школы района Виндерен, куда они пришли сорок три года назад.

«Сегодня пятьдесят лет с того дня, когда я родилась, — думала Эдит Ринкель. — Я наверняка прожила больше половины отпущенного мне времени. Два часа назад исполнилось ровно пятьдесят лет с того дня, когда мама родила меня», — думала Эдит Ринкель. Мысль о том, что женщина, с которой у нее никогда не было близких отношений (за исключением, естественно, чисто физических уз, которые в этой связи лучше всего символизирует пуповина), исторгла ее тело из своего влагалища, не внушала ей отвращения. Но она удивляла ее и казалась более далекой и менее значимой, чем самые абстрактные морфосинтаксические теории.

«Когда мама была в том возрасте, что я сейчас, мне было двадцать три, — размышляла Эдит Ринкель, — и она казалась мне старой дамой. Старой дамой, не сумевшей пожить той жизнью, о которой она мечтала, и поэтому переставшей мечтать».

Думая обо всем этом, Эдит Ринкель стояла перед зеркалом в ванной и чистила зубы. Она помыла щетку и положила ее на место, посмотрела на свое лицо. Эдит совсем не свойственно самолюбование. И дело не в том, что она не занимается собственной внешностью, просто она относится к ней прежде всего с прагматизмом: ей важно выглядеть привлекательно, чтобы заполучить тех любовников, которые ей нравятся, чтобы как можно дольше иметь возможность выбирать самой.

На двери спальни бывшие хозяева установили зеркало, Эдит подошла к нему и стала осматривать свое обнаженное тело внимательным критическим взглядом, пытаясь оценить его настолько объективно, насколько это вообще возможно по отношению к собственному телу. Она автоматически втянула живот, потом расслабила мышцы и выпятила его. Повернулась к зеркалу боком и стала разглядывать себя с этой стороны, ощупывая жировую складку на бедре, похлопывая себя по заду, так что он начал колыхаться и трястись, распространяя волны вниз по ляжкам. Она вспомнила о ягодицах Александра, безупречной формы, белых, упругих и гладких, как фарфоровые чашки, в одну из которых она только что выплюнула пену от зубной пасты.

Она подняла руками груди и поднесла их ко рту, провела языком по соскам, отчего те тут же отвердели. Ей нравилось то, что она видела, и нравилось то, что чувствовала. Ее тело будет сохранять форму еще несколько лет, продлевая период, когда она не просит, а требует, когда она является выбирающим субъектом, а не выбираемым объектом. Александр. При мысли о нем ее тело охватила сладкая истома. Но ей скоро придется прекратить отношения с ним. Эдит Ринкель совсем не хотелось, чтобы он увлекся ею в каком-то другом смысле, кроме эротического. Она беспокоилась о его благополучии. Она была совершенно уверена в том, что Александр, как и другие любовники, легко заменим: можно его удалить, стереть, вычеркнуть, после чего завладеть другим мужчиной, точно так же, как кубик в языковых играх Витгенштейна можно заменить другим кубиком того же номинала.

Эдит Ринкель наклонилась и надела красные туфли, которые сбросила перед тем, как пойти в ванную, снова выпрямилась и продолжила осмотр. Она долго стояла перед зеркалом, немного пошатываясь. Красное вино, выпитое за ужином, наложилось на игристое, которое подавали днем в кафетерии. Ей нравится вкус вина, но не опьянение. Быть пьяной значит потерять контроль. Но в данный момент легкое опьянение было кстати, алкоголь укрыл миролюбивым мягким одеялом равнодушие и то раздражение, которое Эдит ощущала весь день. С того момента, как она встала утром с постели, до настоящего времени, когда она готова была лечь спать, это ощущение грозило вырваться наружу. Но сейчас, когда она была пьяна, Эдит приветливо кивнула собственному отражению, чувствуя себя одновременно соблазнительницей и соблазненной: красивые ноги, сделала она вывод, потом осторожно сняла туфли, поставила их на место на полке в гостиной, выключила свет (кроме трех светильников в коридоре) и легла в постель. День ее рождения заканчивался меньше чем через четверть часа. Но Эдит Ринкель не могла заснуть, она лежала и перебирала в голове события минувшего дня.

Празднование на кафедре было таким, как и ожидалось, вот только речь Паульсена превзошла ее опасения. Эдит Ринкель знакома с ним со студенческих лет, и периодически она отмечает, что с годами таланта у него не прибавляется. К счастью, она была избавлена от юбилейного сборника, ведь обычно юбилейные сборники выпускаются не раньше, чем к шестидесятилетию — в университете пятидесятилетние считаются молодыми.

После празднования в кафетерии она вернулась в свой кабинет, но у нее не было желания заниматься научными изысканиями, ей не хотелось ничего писать, даже несмотря на то, что проект, над которым она работала в настоящее время — и который ради шутки мысленно называла Проектом-мечтой — лежал на столе и ждал ее. Но Проект-мечта не вызвал у нее интереса. Она долго сидела, ничего не делая, а потом открыла электронную почту и вежливо, но не слишком душевно ответила на немногочисленные поздравления от коллег с других кафедр и из других университетов.

Студентка, способная светловолосая девушка, одна из фавориток Эдит Ринкель, постучала, просунулась в дверь и спросила, можно ли задать вопрос, но Эдит ответила весьма недружелюбно, даже сурово, что занята. И вот она сидела, скрестив руки, и смотрела в окно, убеждая себя в том, что это пустая трата времени, ценнейшего времени (ведь ей исполнилось пятьдесят!), которое можно было бы употребить на что-нибудь другое. Она убрала в сумку статью о падежах, твердо намереваясь пообедать во «Фредерикке» в ее обществе (прием пищи необходим и полезен), и заверила себя, что не может работать, вероятно, из-за того, что выпила вина, а закусила всего лишь кусочком торта.