Татьяна Буденкова - Женская верность

Каждое утро, как только Акулина, подоив корову и процедив молоко, выгоняла её в стадо, Лёнка с крынкой молока бежала домой. Дома её ждали; Наська — позже по паспорту Анастасия и по жизни Надежда Тихоновна, Ванька — Иван Тихонович и самый маленький — Илюшка. Был Илюшка непоседлив и шкодлив. Отличался не только неспокойным нравом, но и зелеными как омут и прозрачными как чистая вода глазами. А ещё был он вихраст и кривоног. Ему, как самому малому, выделялась самая большая доля молока, остальное делилось между Наськой и Ванькой поровну. Своя телка была ещё молода и молока не давала, поскольку ещё не разу не телилась.

Жилось семье голодно и холодно. Устинья с раннего утра уходила на работы в колхоз. Как она потом говорила, работала за "палочки". Тихону, хоть и выписали паспорт, но с тем условием, что Устинья отработает положенные ему трудодни. Определялся объём работы, который засчитывался за один трудодень и в ведомости напротив фамилии ставилась палочка. После сбора урожая подсчитывали у кого сколько трудодней, потом правление колхоза определяло сколько и чего будут выдавать за каждый отработанный трудодень, и таким образом должен был производиться расчет с колхозниками. Каждый должен был получить определенную долю заработанного в коллективе. Поэтому работала Устинья от зари до зари, думая о том, чем будет кормить свой "выводок" зимой. Акулине надо было работать только за себя, потому что Тимофей был призван на службу в Красную Армию. Добросовестная и трудолюбивая, к осени она заработала даже больше трудодней, чем ей было положено.

Местная ребятня, та что постарше, помогала родителям по хозяйству. Таскали воду для полива, пололи, окучивали… Но деревенское детство и деревенское лето без речки не бывает. И детвора в жаркий полдень плескалась в теплых струях до посинения и грелась на горячем песке у разведенного костерка.

Как умудрился непоседливый Илюшка поранить свой зеленый глаз — не видел никто. И теперь уже Устинья шагала в райцентр, неся на плечах своего младшенького.

В больницу его не положили. Работников лечить негде. Но лекарства прописали. И Акулина, и Устинья, и даже маленькая Лёнка старались, как могли. Однако легче Илюшке не становилось. Постепенно острая боль понемногу стала уходить, но глаз стал уменьшаться и вовсе закрылся. Врачи Устинье объяснили, что может быть и можно было что-то сделать, но надо было сразу ехать в Москву и там проходить курс лечения. Устинья погоревала, да только куда бы она остальных дела, уехав с Ильей в Москву. Да и на какие деньги в Москву-то ехать? Так и остался у Илюшки один прозрачный как родниковая вода и зеленый как омут — глаз.

Вскоре вернулся в деревню из своей поездки Тихон Васильевич. Стал рассказывать, что был в Сибири и люди там живут не в пример лучше. В городе в магазинах можно покупать хлеб и белый и черный, на стройке платят зарплату, и денег хватает, чтоб есть досыта, да так что берут всё больше белый хлеб, а он — что наши булки.

Как-то вечером, уже затемно, когда корова сонно пережевывала в своём стойле сено, а куры угомонились на насесте, в дом Акулины прибежала встревоженная Устинья.

— Мой-то совсем ополоумел! Говорит — сторговался с председателем, выдаст он на меня ему докУмент, собирай, говорит, табор, едем. А куды ж я?! Четверо малых, да мать совсем обезножила, зрение — на вытянутую руку не видит. Опять же дом, какой-никакой огород бросить, телку зарезать. Страх. Боюсь поперемрём все по дороге, али там на чужбине. Сибирь. Помнишь, когда раскулачивали, наших деревенских туды ссылали. В хорошее место на верную погибель не ссылают. А он туда всех нас волоком волочит. О…о…ой! — запричитала Устинья.

Акулина молчала. Смотрела на Устинью, на её большой живот от того, что ест она почитай одну траву. То постные щи из крапивы, то огурец, то какую другую зелень. Чтоб насытить утробу такой пищи надо много съесть, работа-то тяжелая, а толку от такой еды мало. Худые ноги с потрескавшимися в кровь пятками и такие же худые натруженные руки. Хоть и взяла на себя Акулина Лёнку, но одна она всю их семью не спасёт.

— Не знаю, что тебе присоветовать. Дом покель не продавай. Уж ежели хужей чем тут будет — ворочайся. Тишка же твой приехал. Значит, и вы не пропадете в дороге. За домом я присмотрю. Всё одно ты его не переспоришь.

Акулина замолчала. А Устинья как-то враз успокоившись, рассудила:

— Да уж хужей-то навряд ли будет. Вишь, говорит, хлеба сколь хочешь и не чета нашему.

— Мать оставьте покель на меня. Куды тебе с такой оравой…

— Ну, щёжь? Советуешь сбираться?

— Да уж не тяни, покель пачпорт дают. Тишка твой, хучь и баламут, а пачпорт на тебя выпросил. Виданное ли дело? Как энто он председателя уговорил?

— Да ить деньгами. Сколь привез, на дорогу оставил, а остальное ввалил.

— Сбирайся. Да отпиши потом. Я тебе конвертов дам с адрестом, для Тимохи подготовила, ему пишу. Тебе адрест напишу, а обратный и письмо — кого попросишь. В городе люди грамотные. Да не тяни, покель председатель не передумал. А то и деньги пропьёт и пачпорт не даст.

Сама Устинья была неграмотной. Походила в церковно приходскую школу каких два или чуть более месяца. Некоторые буквы помнила, да и то не все. А писать и читать так и не научилась.

Сказать, что испытывала Устинья — она и сама не смогла бы. Тут она родилась, выросла, тут был её дом, и ничего другого она не знала. Но, тут была тяжелая работа с рассвета до заката, полуголодное существование и ждала её здесь, если повезет дожить, безрадостная старость.

Была Устинья среднего роста, русоволоса и голубоглаза. Черты лица правильные — хоть картину пиши. Терпеливая и сильная душой и телом. Женщины из рода Тюрютиковых имели в деревне славу сильных, умных и выносливых. Поэтому в девках долго не засиживались. Однако по деревенскому обычаю подчиняясь мужу, ни унижать, ни оскорблять себя не позволяли. Как им это удавалось? Кто знает? Бабы говорили — нрав показывают. Но лишку никто из Тюрютиковых себе не позволил. А вот мужики, здороваясь, шапки снимали.

— Картошка посажена и свой, и наш огород — куды тебе… Устинья в тревоге и раздумье смотрела на свою младшею сестру.

— Может кого найму. Картошкой и рассчитаюсь. Всё лучшей, чем под снег уйдет.

— Страх берет — еду незнамо куда. Детей с собой тащу. Мать, почитай, беспомощную покидаю. Тебя закабаляю — не кажный мужик выдюжит, — Устинья сидела за столом прямо, положив перед собой натруженные руки.

— Чего воду в ступе толочь? Не рви душу ни себе, ни мне. Езжай с богом. Что Бог не делает — всё к лучшему, — Акулина аккуратно вороньим крылом обмела припечек и повернулась к сестре.

— И так и этак прикидываю. Только ты об детях подумай. Что их тут акромя тяжёлой работы впроголодь ждёт? Хучь и самой боязно, но уж лучшей я тут покель поберегу, щеб ежели что, то назад вернуться было куда. А Тихон твой приехал — с лица сытый, да и денег привез.