Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне

Миша не любил, когда мамы не было дома. Ему всегда хотелось пусть самого незначительного подтверждения её существования и её присутствия, стул ли под ней скрипнет, или она на кухне посудой звякнет. Когда мама рядом и на душе веселей.

А с папой иначе. С ним не было весело, но с ним было уверенно и покойно. Даже если он не рядом, а на работе. Папа есть, значит будет всё и всё будет хорошо.

Наутро, прислушиваясь к разговорам обозников, Миша понял, что немцы, в последнее время, стали особенно нервными и подозрительными. По мнению крестьян, ждали наступления Красной Армии. Постепенно стала понятной и причина подавленного настроения: немцы готовились к обороне, а их, русских людей теперь заставят возить боеприпасы к передовой и строить укрепления. А куда денешься? На извоз брали только из семей и зачитали приказ: за плохую работу или побег будут расстреляны и саботажники и их семьи. И расстреляют, не пустые то обещания. При каждом рейдировании, на каждом маршруте видел Миша зверства оккупантов. Расстрелянные по оврагам и повешенные на площадях и улицах не смирившиеся с оккупантами патриоты и их семьи, от малого до престарелого. Разрушенные города, сожжённые деревни, колонны их жителей, гонимые на рабство в Германию. Эшелоны вывозимого продовольствия и промышленного оборудования. Не напрасно говорили: «Фашистский вор на грабёж и разбой скор».

Где — то он читал, дословно уже не помнит, но суть тех слов такова: Если ты не пойдёшь воевать за свою страну, то на твоей совести будут смерть и плен твоих соотечественников, которых ты мог защитить и не защитил.

Конечно, возраст у него ещё не солдатский. Но разве мало взрослых отказалось от брони и ребят, которые приписали годы к своему возрасту и пошли если не в армию, то в ополчение. И в партизанских отрядах немало ребят его сверстников, в том числе и разведчиков. А он чем хуже? Или фашисты ему мало зла принесли? Или он не ленинградец? А почти у всех ленинградцев была внутренняя установка: «Вы нас не возьмёте. Назло вам, подлюки фашистские, выживем. И с вас, гадов, с живых не слезем. Живыми вы от Ленинграда не уйдёте. Ни один».

Значит и ему ходить по немецким тылам, искать их уязвимые места, чтобы ни один фашист не ушёл живым с нашей земли.

Поутру пути их расходились и после завтрака, не дожидаясь обоза Миша стал собираться в путь.

Отошёл в сторонку, легонько стукнул лыжи полозьями друг о друга, задержавшиеся снежинки смахнул варежкой. Возле остановились два парня лет пятнадцати, один среднего роста с остреньким личиком и проворными немного раскосыми глазами, несколько походивший на лисичку, сказал товарищу, высокому, с насупленными, сросшимися в одну линию чёрными бровями.

— Слышал сейчас полицаи между собой говорили. В Рямзино будем возить боеприпасы.

— Значит, не к самой передовой…

— Нет. К передовой или немцы или полицаи будут довозить. А в Рямзине, говорят, вроде перевалочного пункта. Немцев там почти нет, только охрана у склада. Да ещё полицаи. Дёргались сейчас, советских диверсантов боятся, — и повернулся к Мише. — Слышишь, пацан, пойдёшь дальше, через Дерюгинский лес осторожно иди, там партизаны. — И взяв Мишу за плечи тряхнул хорошенько, впился глазами в глаза. И озлобление, и бессилие и мольба в его раскосом взгляде. — Ты всё слышал? Там партизаны.

— Мне — то что… — Миша равнодушно пожал плечами.

— Шкура, — почти без звука выдохнул парень и толкнул мальчика в сугроб.

Миша молча встал, отряхнул пальто, сбил снег с шапки. Надел лыжи и оттолкнулся палками.

— Сам ты дурак!

— Что — о?! Ах ты, шкет! — Парень бросился за Мишей.

Но попробуй догони карела, когда он на лыжах! И ветер не догонит.

Миша лишь слегка повернув голову, боковым зрением оглянулся на парня: «Что, съел? Только себя умным считаешь? А вышло — сам дурак». И тут же одернул себя: «Что ж это я на своих — то. И потом, он не виноват, откуда ему знать кто я. Нет, напрасно я его обозвал, не надо было». — Заскреблась досада: ошибку допустил, следовало бы помягче выйти из ситуации. Как? Ну, например: «Мне Дерюгинский лес совсем не по пути». И себя бы не расшифровал и человека, своего человека, не обидел бы. И самое главное, не привлёк бы к себе внимания. Обидчики запоминаются. И кто знает, окажись Миша снова в этих краях, как отнесутся к нему парни? Безграмотный поступок. А если они проверяли его по заданию тех же полицаев? Нет, не похоже, тогда действовали бы конкретнее, попросили бы напрямую.

«Ладно, если встретимся, придумаю как помириться».

Миша остался вполне доволен таким решением. И великодушие ему понравилось ещё больше, чем месть. Но душу долго скребло: оплошал, поддался эмоциям и безграмотно поступил.

Сообщение об обозе и об услышанном от парней о «перевалке» в Рямзине оставил в первом же по ходу «почтовом ящике», добавив, что информация нуждается в проверке и подтверждении.

Ну вот, ещё одно, хоть и не запланированное мероприятие провёл. В какой — то степени повезло.

Как ни скользко и ненадёжно везение разведчика, но отрицать и тем более отвергаться его Миша не мог. А однажды везение ему жизнь спасло. Ну, бабушка Аксинья сказала бы: «Господь сохранил» или «Ангел — хранитель уберёг». Спорить с ней, чтобы не обижать, Миша не стал бы, однако, сам он ни в Бога, ни в Ангела — хранителя не верил.

Так вот, в первых числах ноября 1941 года вывелся он за линию фронта. Задание — разведрейд. Возвращение, Миша до сих пор помнит это число и, возможно до смерти не забудет, было назначено в ночь на 14 ноября в районе железнодорожной станции Погостье.

И буквально накануне выдвижения к линии фронта, километрах в двадцати от Погостья, свалился он с животом и температурой. Видимо, съел что — то подпорченное или иначе инфекцию занёс. Ни есть, ни спать толком не мог. Трое суток отпаивала его бабушка, бабулечка Антонина Васильевна отваром тысячелистника и конского щавеля, пока спала температура и прекратило свистать изо всех щелей. Ещё сутки отсыпался и отлёживался и шестнадцатого отправился к линии фронта.

На подходе к деревне Виняголово, что в четырёх километрах от Погостья, остановил его шедший навстречу дедок в стёганной суконной ушанке домашнего шитья, с завязанными на затылке ушами и c еловым узловатым посошком в руке.

Остановился, поправил котомку за плечами, внимательно осмотрел Мишу и спросил.

— Ты, хлопчик, куда путь держишь?

— Так. Хожу. Родители без вести пропали, вот и хожу по добрым людям. Я им по хозяйству помогу, они меня покормят.

— Возвращайся хлопчик, нельзя тебе туда. Твоих третьего дня немцы арестовали, когда они линию фронта хотели перейти. Сейчас их в Виняголове в бане держат под замком. И охрана выставлена [7] Вероятнее всего, это была группа Николая Кузьмина состоящая из 6–7 подростков. 15.11.41 г. группа задержана фашистами при попытке перейти линию фронта. Расстреляны 05.12.41 г. на льду реки Мги возле деревни Виняголово. По некоторым сведениям самому младшему из них, двенадцатилетнему пареньку, удалось бежать. Дальнейшая судьба его неизвестна. .