Василий Немереж - М.О.Рфий

— Ты представляешь, моему шефу очень понравился мой стиль в одежде, макияж, и он предложил должность визажиста. Зарплата больше, а работа простая: следить за внешним видом официанток. Я уже и аванс получила.

— Визажист — это что за хренатень такая? Кузнечик, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Больше этот добрый дядя тебе ничего не предлагал? — Корнееву не нравились эти новости, но и обсуждать их сейчас ему очень не хотелось. Он сделал большой глоток коньяка и насладился теплой волной, прокатившейся по всему телу.

— Имей совесть! У тебя одно на уме. Я ведь и обидеться могу. — Надя вынула из фужера и сломала трубочку.

— Молчу — молчу. Давай лучше потанцуем. Тем более никто нас не будет толкать.

Как по заказу зазвучала понравившаяся Корнееву песня из кинофильма «Титаник». Совсем недавно они вместе ходили смотреть этот фильм. В отличие от многочисленных западных триллеров, скроенных по одному лекалу, в этой ленте было что — то живое, душевное. Помнится, когда они вышли из теплого, но душного кинозала в холод вечера, он неожиданно сказал Наде:

— Мы ведь тоже с тобой на борту «Титаника». Так же громко на верхней палубе играет музыка, господа в своих люксовых каютах пьют, танцуют и не хотят поверить в надвигающуюся катастрофу. А тем временем на нижних палубах, на Кавказе, уже гибнут люди.

— О чем ты? Что за странные фантазии. — Надя обняла его руку и по своей привычке засыпала Николая риторическими вопросами. «Когда крен палубы нашего «Титаника» достигнет критических величин, тогда поймешь, о чем я говорил», — подумал Николай.

Надя с готовностью прижалась к нему всем телом. Николай почувствовал упругость ее груди, и новая теплая волна нежности набежала на него. Так бесшумно и властно набегает вечером на остывшую гальку черноморского берега прогревшаяся за день волна. Он вдыхал запах ее волос и думал, какой же он безнадежный кретин: сам загнал их отношения в тупик и теперь страдает от этого. Николай не мог сделать Наде предложение, так как не в его силах было реализовать сокровенное ее желание — получить квартиру в Москве. Права была парикмахерша — он самый настоящий бомж. Даже у тех офицеров, кто официально стоит в очереди на квартиру, получить заветный ордер мало шансов, у него же их нет и в помине. Квартиру от министерства обороны он уже получал — другой не положено. Сделать Надю просто любовницей он тоже не хотел. Николаю почему — то вспомнились давно забытые стихи, и он их тихо на ушко продекламировал Наде:

— В стекло, уткнув свой черный нос, все ждет и ждет кого — то пес.

Ты помнишь, пес, пора была, когда здесь женщина жила?

Но кто же мне была она?

Не то жена, не — то сестра,

А иногда казалось, дочь, которой должен я помочь.

Но все прошло, и ты притих, не будет женщин здесь других.

Мой славный пес, ты всем хорош,

Но только жаль, что ты не пьешь…

— Складно. Сам сочинил? — Надя остановилась и в своей манере, не дождавшись ответа, добавила. — А нам уже горячее подали. Пойдем, остынет.

Из кафе они вышли, когда уже стемнело. На центральной площадке парка громко заиграла музыка. Для подвыпивших гостей Сокольников она была так же притягательна, как свет для ночных бабочек. Не сговариваясь, пошли посмотреть бесплатное представление и Николай со своей спутницей. Он был в прекрасном расположении духа. То ли от выпитого коньяка, то ли от близости Нади. А может быть, от того и другого одновременно.

Перед сценой, где играл какой — то малоизвестный ансамбль, уже успела собраться толпа зевак. Одни просто стояли, другие топтались на месте и дергались в такт музыке. Черные звуковые колонки своей электронной начинкой заставляли пульсировать вокруг себя холодный осенний воздух. Даже глухой мог ощутить своей кожей эти незамысловатые ритмы. У самой сцены в одиночестве чуть ли не вприсядку выплясывала пьяная бомжиха. На ее перепитом, опухшем, разукрашенном синяками лице блуждала бессмысленная улыбка. Бомжиха приседала, размахивала руками и кричала в каком — то исступлении: «Опа — на! Опа — на! На — на — на!» Корнеев не мог оторвать взгляда от этой дикой картины. Ни жалости, ни осуждения он не чувствовал к этой падшей женщине. Скорее он ощутил какую — то вину. Неосознанную, неосмысленную, но все- таки вину. Словно именно он, а не кто другой, виновен в судьбе этой несчастной. Вспомнились слова подвыпившего коллеги: «Все мы клятвопреступники. Такую страну проспали!»

Он изо всех сил старался вернуть себе ту легкость и приподнятость, что ощутил при выходе из ресторана, но чувство вины навязчиво возникало вновь и вновь. Так бывает в осеннем лесу. Только с брезгливостью снимешь налипшую на лицо паутину, сделаешь пару шагов, и все повторится вновь.

— Пойдем отсюда. — Корнеев взял за руку Надю.

— А танцевать мы больше не будем сегодня? Куда ты спешишь? Дома детки некормленые? Или опять «бомбить» намылился ночью? — Надя говорила возбужденно и с нескрываемым вызовом. Корнеев хотел было списать эту перемену в настроении на счет крепости коктейля «Б–52», но все оказалось сложнее.

— А хотя бы и «бомбить». Что ты имеешь против?

— Против?! — Надя рассмеялась ему в лицо. — Не ценишь ты себя, Коля. С двумя высшими образованиями, академию на отлично закончил, голова на плечах, сам мужчина видный… А в итоге?!! Так и будешь мятые десятки по городу сшибать?! Проснись! Кругом уже совсем другая жизнь. Кому нужна твоя честность? И пойми, наконец, той страны, которой ты так уперто служишь до сих пор, уже нет! Распилили твою страну!

Вечер был безнадежно испорчен. Из последних сил Корнеев сдерживал себя, чтобы не наговорить лишнего, но грубость все — таки вылетела.

— Ну вот, уже визажисты меня учить жизни начали…

Надя вспыхнула быстрее и ярче сегодняшнего коктейля, ее каблучки застучали прочь по аллее.

Николай не планировал сегодня «бомбежки», но после размолвки ему захотелось как можно быстрее сесть за руль своей верной «ласточки». Именно за рулем он быстрее всего приходил в душевное равновесие. Дорога успокаивала его, дарила надежду. Если человек куда — то едет — значит у него есть цель.

…Скрипнув, ржавая калитка стоянки распахнулась. Дядя Федор закрывал ее на замок только после двенадцати ночи. Кузя не стал предательски лаять, радостно вилял хвостом и жался к ногам. Брюки Николая сразу же покрылись рыжей шерстью. Корнеев почесал Кузю за ухом и, пригнувшись, чтобы Федор Иванович из окна сторожки не заметил его появления, прошел к своему боксу.

Разложив по максимуму сиденья «жигулей», Корнеев, как всегда, помянул тихим и неласковым словом конструктора «семерки», который так ничего и не придумал, чтобы выровнять подголовники передних кресел с диваном задних сидений: «Чтоб ты всю жизнь спал на таких горбатых нарах».