Василий Немереж - М.О.Рфий

«Если эта версия верна, то я до сих пор дышу московским воздухом только потому, что мои незримые доброжелатели не знают о существовании фотопленки. Стоп! А может, как раз и наоборот: именно пленка меня держит на этом свете!»

Николай вспомнил тот страшный «отходняк» после пьянки, странный металлический привкус во рту. Бывало и больше выпивал, но чтобы так отрубиться — никогда. И потом — этот жуткий переворот в квартире. «Конечно же, как я раньше об этом не подумал! Это был совсем не тот беспорядок, который оставляет пьяная компания. Скорее то была имитация безумной гульбы, маскировка элементарного обыска! Они ищут пленку!»

Корнеев невольно обернулся, ускорил шаг. Он чувствовал в себе прилив какой — то бесшабашной энергии, азарт и злость. С большим трудом заставил себя остановиться и дождаться зеленого сигнала светофора на переходе через улицу Знаменку. Опасность, которую он теперь физически ощущал всем телом, мобилизовала его и требовала действий.

Нет, он не был наивным мечтателем, оторванным от реальной жизни. Конечно же, догадывался, что кто — то двурушничает и вместо своих солдат снабжает и вооружает чеченских бандитов. Для этого не надо быть большим аналитиком, не надо даже ездить в Чечню. Достаточно посмотреть несколько репортажей из этой вечно «горячей точки». Наши солдаты — грязные, голодные, в стареньком обмундировании. А бандиты сытые, откормленные, в удобных современных «разгрузках», обвешанные оружием и радиостанциями. Все это так, но одно дело — объяснять этот бардак огромными деньгами, которые международные террористические организации вливают в Чечню, и совсем другое — знать, что завелась крыса в собственном доме. Крыса, которая, несомненно, наделена большой властью и связями: совершенно секретный образец новой техники с завода пьяный прапорщик утащить не в состоянии.

Корнеев прикидывал в уме те шаги, которые необходимо сделать срочно, но у входа в главк все планы пришлось перечеркнуть. Рядом с часовым на солдатской тумбочке, покрытой красной материей, стояла фотография в черной рамке. Петрович на ней не улыбался, как это бывало в жизни. Он был хмурым, только глаза из — под густых бровей смотрели на каждого входящего с какой — то пронзительной тоской…

Оглушенный этой новостью, Николай молча поднялся на второй этаж. Еще издали, завидев его, офицеры старались свернуть в сторону или зайти в первый попавшийся кабинет. Он чувствовал себя прокаженным. Никто не хотел подать ему руки, в глазах читалось презрение: «Петрович умер, а он в это время куролесил». Конечно, все уже знали и о его задержании милицией, и о прогуле. А разукрашенная синяком физиономия не оставляла ни у кого и тени сомнения в его виновности.

— Вот такие, блин, дела. Сегодня похороны. Автобус на четвертой площадке уже стоит. Поедешь? Помянуть старика надо. — Степанов, казалось, так и простоял все это время в курилке. Он старался не выдавать своих чувств, но в глазах у него прыгали все понимающие чертики. — Пивка дернуть не хочешь? У меня есть.

Николай ничего не ответил. Он остро почувствовал себя здесь чужим и ненужным. Петрович был, пожалуй, единственным человеком, мнением которого он дорожил. Ему и только ему можно было бы, не таясь, все рассказать и быть уверенным, что тебя выслушают, поймут и поддержат. Другим рассказывать — все равно что оправдываться. А он не хотел ни перед кем оправдываться. Корнеев развернулся и пошел на четвертую площадку.

Домодедовское кладбище встретило холодным, пронзительным ветром. Свинцовые тучи от тяжести снега, казалось, вот — вот упадут на землю и придавят все вокруг удушающей снежной ватой. Вид от административного домика кладбища открывался поистине батальный: в низине раскинулось широкое поле, где сурово, как воины перед сражением, плотно сомкнув свои ряды, стояли могильные кресты. Ни тебе кустика, ни деревца.

Пока шел траурный митинг и люди безуспешно пытались найти слова, соответствующие моменту, пошел снег. Густые лохматые хлопья буквально за считанные минуты присыпали отвалы свежей земли у могилы, они падали на лицо покойного и не таяли. Петрович лежал в гробу в форме старого, еще советского образца: парадный китель морской волны, белая рубашка. Такова была последняя воля покойного. Оказывается, он еще при жизни все продумал и подготовил. Ребята рассказали, что нашли в квартире завещание и полный комплект одежды для последнего парада. У Петровича не было детей, и он рассчитывал только на себя, вот и позаботился старик обо всем заранее.

Когда прибили фуражку с красным околышем к крышке гроба, отгремел последний салют и гроб с телом покойного опустили в яму, офицерам пришлось разгребать свежевыпавший снег, чтобы взять горсть земли и по обычаю бросить в могилу.

Николай не пошел вместе со всеми в автобус, сказал, чтобы его не ждали. И никто не стал его уговаривать: его присутствие всех тяготило. Корнеев стоял и смотрел, как споро и привычно работают могильщики. Они быстро засыпали яму, сделали аккуратный холмик и неспешно ушли. Теперь ему никто не мешал поговорить с Петровичем наедине. Снег пошел еще сильнее. Он быстро покрыл могильный холмик и следы людей. Только венки еще виднелись из — под белого савана. Не будь их, могилу найти было бы невозможно. Корнеев стоял один среди белого безмолвия с непокрытой головой: даже самые ближние ряды могильных крестов сейчас скрывала снежная пелена.

Где ты теперь, Петрович? Здесь, зарытый в Земной шар, или, может быть, уже шагаешь при полном параде со всеми своими честно заслуженными орденами и медалями где — то по Млечному Пути? Идешь на Божий суд смело, как и смело шел по жизни. Не хитрил и не гнулся. Простой советский офицер. Преданный стране и преданный страной…

До города пришлось добираться на попутке. Поток машин с трудом разбивал снег на дороге. Серая грязная снежная каша летела из — под колес встречных машин прямо в лобовое стекло. «Дворники» с трудом счищали ее. Водитель, согласившийся подбросить до ближайшего метро, что — то говорил о ценах на бензин у нас и в Америке. Ругался, никак не мог взять в толк, почему у нас, в стране, где добывают нефть, бензин стоит столько же, как и в штате Техас. «Ведь его же еще через океан вести надо? А цена — та же!» Николай его не слушал. Он был рад вновь оказаться в привычной спартанской обстановке родных «жигулей». Казалось, что он сейчас все бы отдал, чтобы опять очутиться за баранкой своей «ласточки». И вот так же куда — нибудь ехать, слушать привычную радиостанцию, перемигиваться с другими водителями фарами, предупреждая о коварных засадах гаишников, и ни о чем не думать кроме дороги.

«А что если, действительно, попробовать освободить из бандитского плена мою «ласточку»? Позвоню сейчас Олегу, пусть напрягает своих ребят из военкомата. Вдруг выгорит, — эта сумасбродная идея вывела из душевного ступора Николая. — Гори оно все ясным пламенем! Отремонтирую, там дел, по — моему, не так много: стекло заменить, фары, чуть передок поправить, и махну к своим братьям на Дон. Сходим на зимнюю рыбалку, детство вспомним, в баньке попаримся, водки попьем. Жизнь еще не кончается! Да и отсидеться мне какое — то время надо. А то, не ровен час, из — за этой пленки пошлют меня догонять Петровича на Млечном Пути».