Александр Корчак - Не лучший день хирурга Панкратова

Бездомного теперь Андронова взяли жить в больницу, оформив на должность сторожа. Разумеется, он уже не мог не только оперировать, но и вообще показываться пациентам. Однажды, колупая ломом лед у приемного отделения, дворник заметил тяжело идущую по дорожке между сугробами женщину. Сделав несколько шагов, она опиралась на палку и со свистом дышала открытым ртом. Женщина упала у самой ступеньки, потеряв сознание. Не раздумывая, бывший заслуженный доктор рухнул на колеи возле больной, пощупал нитевидный пульс, размотал теплый платок, отжал челюсть, вытащил язык... Даже во сне, даже умирая, он мог бы выполнить приемы искусственного дыхания. Кто мог знать это тогда? Кто-то визжал рядом, кто-то колотил по его спине... Дворника в грязном ватнике с трудом оттащили от женщины.

К счастью, ее откачали в приемном покое, а Андронов, не давший ей умереть прямо там, на снегу, ушел из больницы той же ночью, прихватив пакет с рваным бельишком и личным посудным набором, состоящим из тарелки и алюминиевой ложки.

Он стал бомжом-одиночкой. Когда доводилось пристать к стайке таких же бродяг, на расспросы отмалчивался, отвечал обтекаемо и всем понятно: «за взятки пострадал».

Была в его жизни взятка. Кроме, конечно, оплаты визитов на дом, подарков тех еще, управленческих пациентов. Был среди них генерал – совсем плохонький отставник, оставшийся прикрепленным к расчудесной больнице. Попал он к Андронову случайно. Жаловался на сердце, а у него оказался неоперабельный рак прямой кишки. О своем состоянии генерал просил сказать честно, поскольку считал, что 80 лет – возраст для человека вполне достойный и жадничать уже не стоит. Андронов не скрыл ничего:

– Максимум один-два месяца.

– Где?

– Переведем в хоспис, если никого нет, чтобы ухаживать дома.

– Никого. Дожил...

На следующий день пацан, сосед больного, принес некий предмет, который отыскал в комнате генерала по его просьбе. Папка из толстой, потертой, похожей на телячью кожи, а в ней черная резная шкатулка с ворохом тончайших, красными печатями усеянных бумаг. В них было завернуто что-то вроде портсигара из светлого металла с неизвестным гербом на крышке.

– Там бумаги. Давние. В 50-х довелось мне в Тегеране побывать... По делам ведомства внешней разведки. Темное было дело – все концы в воду ушли. А подбросили мне эту штуковину уже в Москве с письмом, заклинающим хранить полученное в тайне. Подпись была важная – друг мой тамошний подписал, убили вскоре его. И остался я с загадкой. Наследников нет, коллег своих я пуще чертей боюсь. Возьми, доктор, может сгодится?

Сгодилась в нищей жизни бомжа и папочка, и шкатулка сгодилась. Вещицы-то ценные были. Да вот улетели вырученные от продажи рубли в один миг. Чтобы не искушать себя, Андронов зарыл портсигар и документы на кладбище у могилы того самого генерала. И постарался о них забыть, как растворил в памяти воспоминания о прошлой жизни и человеческие мысли, жалея, что сразу не родился животным, как приблудившийся к нему пес Кузя. С животного и спрос иной, ему о душе думать не надо. Хотя, как знать, что у них там?

Лишь раз пригодились Андронову прошлые заслуги. В заднем дворике корейского ресторанчика рывшегося в баках с отходами бомжа шуганул по матушке здоровенный вышибала, да еще замахнулся стулом, ножкой которого собирался прижать дверь.

– Плешаков! – вырвалось у Андронова. Этого парня он, что и говорить, своими руками с того света вытащил. Еще там, в Туле. Пулевое ранение в области сердца.

– Доктор... – пригляделся верзила с нескрываемым ужасом. – Лихо вас опустили.

Они поговорили. В сильные холода стал Плешаков пускать своего спасителя в подсобку переночевать среди ящиков, а для этого разливал в коридоре целый флакон чего-то остро вонючего.

– Это соус корейский из тухлой рыбы. Нечего сюда нашим теткам шастать, а то тебя учуять могут, – заржал он.

И появилась благодаря этому пристанищу в бытие Андронова, хотя и маленькая, но радость. Ровно два раза в неделю, затаившись в кустах сквера, он мог видеть, как подкатывает к голосистому дому музучилища сверкающая иномарка и из нее выпархивает девочка с легонькой скрипкой. Машет рукой шоферу, взлетает по ступенькам и исчезает за тяжелой дверью, выпустив на мгновенье из поющего нутра дома клубок веселящихся звуков. Внучка, Алечка...

Андронов мирно спал,

когда над ним склонился Петр Петрович, проверяя капельницу.

А в своем кабинете лежал на диване больной Панкратов, но чувствовал себя куда хуже, чем его пациент. Он ощущал, как у него гангрена надувается, вроде резинового мячика. «Неужто газовая и почему нога?» – спрашивал он себя. Дуло ногу все больше и больше, а лежал он в луже, полной колотого льда, так, что нога леденела и постепенно отмирала, а верхняя часть, особенно голова и рука, горели огнем... Где Марина? Он звал ее, только она могла спасти, вытащить, вернуть его жизнь...

– Тьфу! – Панкратов резко приподнялся, озираясь. Увидел лишь тихо сидящего рядом Петра. – Похоже, что я бредил?

– Спали. Я вошел потихонечку, хотел доложить... был в реанимации...Там пока все стабильно.

– В общих чертах поработали мы сегодня славно. – Панкратов взял с тумбочки стакан морса и жадно осушил его. – Слушай, Петруха, мысли такие вдруг гадкие поперли...

– От жара, Андрей Викторович.

– А может, неспроста мне этот Андронов на дорожке попался... Может... – Панкратов развернулся к Петру. – Смотри на меня внимательно. Похож? Похож я на него, спрашиваю я тебя!

– Вот прооперируем, помоетесь, побреетесь, выспитесь, потом и смотрины можем устроить.

– Вижу, копаешь под меня! – улыбнулся Панкратов. – А что, юный, многообещающий.

– Угадали, почти... копаю. – У меня просьба... – Петр опустил глаза, помолчал и вдруг решился – распрямил богатырские плечи, выпалил: – Попросить хочу... Это не касается операции. А может быть, и касается. Да, это касается всего!

– Ну и заявочки! Мировые проблемы? Давай, выкладывай, парень.

Петр, вскочил, заходил по кабинету и, наконец, остановился прямо перед Панкратовым.

– Хорошо, я скажу. Хотя это сейчас совершенно некстати. Оставьте, пожалуйста, Марину, Андрей Викторович.

В наступившей тишине настойчиво падали в раковину капли, будто отсчитывая секунды. Обеим показалось, что прошла вечность. Панкратов лишь глухо откашлялся, не зная, что сказать. Петр тоже молчал. И вдруг его прорвало. Он заговорил быстро, срываясь на фальцет от волнения:

– Я вас очень прошу! Очень! Для вас это очередная игра, а для нее может стать трагедией. Вы пожилой человек, у вас есть семья. Если у вас в семье не совсем хорошо, ваше личное, чисто мужское дело, наладить эти отношения, а не ввергать порядочного человека в неразбериху...