Валерий Шашин - Хотелось бы сегодня

Изо рта Дмитрия Васильевича, — он это с ужасом чувствовал, — брызгали слюни.

— А-а, — коротко вник Зам. — Понял! — И словно стрелу строительного крана повёл руку с деньгами в сторону Сахатова. — Значит, Максик пойдёт!

Сахатов, растерянно глядя на Балышева, принял деньги, машинальными пальцами развеерил их на три листика, собрал воедино…

— Пошли! — Зам хлопнул его, вздрогнувшего, по плечу, и, недоверчиво крутя головой и ухмыляясь, зашагал вон.

— Сами выключите? — спросил Сахатов о своём компьютере, но ответа ждать не стал.

Дмитрий Васильевич медленно опустился в своё кресло.

В этом кабинете с высокими потолками и гладкими стенами прошли пять лет его жизни… В другом, ничем от этого неотличимом, ещё сколько-то и ещё… Тридцать лет… верой и правдой… в этой казённой, стеклобетонной башне… на одном месте…

Боже мой, боже мой!..

Дмитрий Васильевич не помнил, как добрался домой. Нет, никаких аварийных ситуаций не возникало. Покорно стоял в пробках, покорно ускорялся на свободных участках, сбрасывал газ, поворачивал, тормозил, переключался, как, в сущности, и подобает профессиональному водителю, доведшему свои навыки до полного автоматизма.

По радиоканалу «Орфей», как и всегда, звучала симфоническая музыка, но сердце сжималось и стонало само по себе. Страстно хотелось сделать что-нибудь хорошее, безусловно нужное. Но что? Что?

Юбилейный сборник получился юбилейным. Одни трудовые успехи, победы, достижения… невзирая на тяготы, лишения, препятствия…

За словами пряталась жизнь…

Жизнь! Жизнь!

Сахатов мог уже быть у Юлии, мог быть уже с нею… Он и она… Балышев не состояние был этого даже представить, а между тем это была реальность — доступная женщина, валютная дрянь… идеал с порносайта…

К двери подъезда одновременно с Балышевым подоспели соседская девочка Таня, и незнакомый мальчик, оба в тинейджерских майках, джинсах, кроссовках. Покосившись на Дмитрия Васильевича, уже приоткрывшего и придерживающего для юной соседки дверь, мальчик чмокнул неловко Таню в щёку и тотчас упорхнул, словно испугавшийся воробышек. Она радостно зарделась, но постаралась сделать вид, что приняла поцелуй как взрослая.

В тесном лифте Дмитрий Васильевич против обыкновения молчал, хотя прежде всегда о чём-то заговаривал, — из вежливости…

На лестничной площадке распрощались краткими полуулыбками и кивками… Таня пошла к себе, направо, Дмитрий Васильевич — налево… Он знал эту девочку совсем маленькой…

Боже мой!.. Боже мой!..

Дверь открыл сын. Оказалось, что он приехал за какими-то своими вещами, чтобы перевезти их на «дочкину квартиру», — так старшие Балышевы называли жильё сына. Девицу они имели счастье видеть и, в принципе, против ничего не имели, — мила, неглупа, студентка, — но вот то, что она не спешила знакомить их со своими родителями, тоже вслед за дочкой перебравшимися в Москву, Елизавету Викторовну неприятно задевало. «Живёте, как муж и жена», — выговаривала она сыну, — ты им представлен… А мы что же?

— А вы ничтоже! — каламбурил сын, выросший как-никак в семье филологов.

Теперь он с порога объявил, что очень не возражал бы, если бы батяня, — так он почему-то стал года три тому назад величать Дмитрия Васильевича, — избавил бы его от таскания с чемоданами в общественном транспорте…

А батяне вдруг страшно захотелось водки, причём полный стакан… который он, молча пройдя в кухню, наполнил (достав бутылку из холодильника) до краёв и опустошил прямо на глазах у остолбеневших жены и сына.

— Что это значит? — спросила обретшая дар речи Елизавета Викторовна, когда муж поставил опустошённый стакан на стол.

— Ничего.

— Но я же вижу! — И с ужасом догадалась. — Тебя уволили?!

— Ха-ха!

Дмитрий Васильевич прошёл в гостиную, уселся в кресло.

Родные ринулись следом и встали перед ним, как замерзшие по тревоге суслики. Ждали объяснений. Иначе, зачем водка? Стакан?!

А Дмитрий Васильевич молчал, усваивая горячо разворачивавшийся внутри себя алкоголь.

— Почему ты не раздеваешься? — спрашивала потерявшаяся вконец жена.

— Устал.

— Но к чему же, дорогой мой, такая демонстрация? — не отставала Елизавета Викторовна, неуверенно воспроизводя мужнин жест с опорожнением стакана.

— Потому что первомай скоро! — брякнул Дмитрий Васильевич и приказал. — Неси лучше деньги!

В нём что-то переключилось, и пришло ясное решение — поговорить! А там — будь что будет!

— Господи! — Елизавета Викторовна прочла эту решимость в глазах мужа и у неё мелко затряслись руки. — Ты попал в аварию! Бандиты, да?

— Иномарка? — с неподдельным, живым интересом подсунулся сбоку сын. —Какая, бать?

— Сивый мерин! — шутка тоже была из разряда первомайской, но и она прошла как по маслу.

Елизавета Петровна, метнувшаяся за деньгами, остановилась в двери, спросила дрогнувшим голосом…

— Все нести? Или… Сколько?

Дмитрий Васильевич сжалился.

— Тысячу…

— Ого! — сказал сын. — У вас, оказывается, тысячи водятся!

А Елизавете Викторовне чуточку полегчало, лицо разгладилось, посветлело — оставалось на чёрный день в заначке, оставалось!

Она удалилась.

Сын продолжал интересоваться: сильно ли побита своя машина, как да чего вышло? Ему было страшно интересно.

Дмитрий Васильевич не отвечал, смотрел на него и вспоминал контактный телефон… Там ещё перечислялись разные услуги… от секса «классика» до неведомого ему «золотого дождя»… Сыну, наверняка, известного… Они ведь теперь все сексуально подкованные, раскрепощённые… в отличие от них, «пиджаков с галстуками», которых подковать и раскрепостить не успели… Кстати, надо бы переодеться… Последние две цифры вызывали сомнение, то ли сорок шесть, то ли шестьдесят четыре… Впрочем, это не имело значения, он почему-то был уверен, что непременно отыщет её… Юлию… Или как там она по-настоящему прозывается…

Дмитрий Васильевич развязал и вытащил из-под воротника галстук…

— Как поживаешь-то? — спросил он вдруг сына, чем озадачил его до крайности.

На этот вопрос автоматически ответила появившаяся с деньгами в руках Елизавета Викторовна.

— Как? Альфонс! За счёт её родителей живёт!

Сын что-то забурчал, типа того, «что же делать, если свои родители счёта не имеют», но его никто не слушал. Верная жена подавала мужу аккуратной стопочкой сложенные сотенные купюры, предупреждала:

— Ты уж не нервничай там сильно… Главное, невредимый, живой, — она, склонившись, поправила мужу скособоченный воротник рубашки, выпрямилась, осудила. — А вот, что выпил, так это совершенно зря… От водки ты дурной делаешься!

— Я и без водки дурной, — Дмитрий Васильевич, взял деньги, поднялся, — надо было спешить.