Иван Зорин - Секта Правды

Затянувшись, он разогнал дым ладонью.

— Раз на корпоративной вечеринке спросил: неужели цель жизни — сколотить состояние, а потом — в гроб? Покосились, как на ребёнка. Но я, звякнув вилкой по бокалу, предложил тост за взрослую жизнь. Один кивнул, у остальных — презрение. А начальник по плечу похлопал: «Пора баиньки». И такси вызвал.

Боитесь работу потерять?

Боюсь. Больше — только смерти. Но это отдельный разговор. Когда неприятности, бывает, представляю, что умру.

И помогает?

Да. Пока не холодею от ужаса. Поплевав на окурок, положил в карман.

Женаты?

— С института. Срок предостаточный, чтобы жена отводила душу с подругами, и муж был ей, как душ.

Хрипло рассмеявшись, он закашлялся. Я протянул воды.

Дети?

Уже взрослые. Как-то с сыном повидаться хотел. «Да, пап, конечно, вот с делами развяжусь». И оба знаем, что никогда не развяжется. И у дочери своя жизнь… Ничего, что разнылся?

Вы же заплатили.

— Простите, когда с утра до ночи о деньгах. Он сделал большой глоток.

А звонят мне только по делу. У каждого свой футляр — мир-то вокруг страшный! Я вот в метро спускаюсь, будто в серпентарий, — жду, кто укусит.

Давно отпуск брали?

Давно.

Съездите к морю.

А мысли в багажном отделении оставить? — скривился он. — Нет, доктор, что-то вокруг неладно, от одиночества засыхаем, как в пустых колодцах, а барьеры возводим, будто под одеяла глубже зарываемся, думаем, теплее станет. А счастье? Только в детстве?

Отставив пустой стакан, пожал плечами.

Я костлявый был, лопатки выпирают, мать перед сном убаюкивает, волосы гладит: «Ах ты, мой ненаглядный худыш!» Но теперь понимаю, не меня она любила — свою любовь. Истеричка была — Царство ей Небесное! Бессердечная, а чуть что — заслуги выставляла: «Ты мне по гроб обязан», — так что убегал в слезах. Комплексы прививала.

Какие?

Вины. Женщины по природе политики, также за словами прячутся. Точно мыши в листве — шуршат, а не уцепишь. А за скользкой улыбкой вдруг такое мелькнёт — мурашки по коже! Так и подмывает спросить: «А сами-то вы разделяете свои убеждения? Или «правда» — это то, что хотят от вас слышать?»

Он вынул новую сигарету. Я нарисовал очередной домик.

— Старость, наверное, но я часто думаю: а зачем эта цивилизация-конвейер? Все эти машины, гамбургеры, офисы, банковские счета, утилизированные отходы, инкубаторы для птиц, рыб, людей? Конвейер — от роддома до колумбария.

Он всё чаще смолкал, нервно сминая окурок. А мне передавалось его отчаяние. Что ответить? Мы все разные, но есть ракурс, в котором вдруг видишь себя. Он был как зеркало. И таких в моей практике всё больше. Чем им помочь? Выписать транквилизаторы? Дать пустые советы? Вселить надежду? На что? Кругом ложь, лицемерие. У меня большой опыт, я заговариваю боль, как цыганка. Но облегчить — не вылечить! Вот и приходится прятать глаза в детские домики, чтобы вдруг не признаться, что и сам давно не верю ни в человечество, ни в его светлое будущее. А в университете меня дразнили: «Нет бога, кроме прогресса, и N.N. пророк его!» А что прогресс? Телевизор, который оскорбляет разум? Газетная жвачка? Журналы, предлагающие счастье в глянцевой упаковке? Города, забитые холодными, равнодушными улыбками, в которых не говорят, что думают, и не делают, что говорят? Какой смысл в моей работе, раз ничего нельзя изменить? Конечно, вида не подал, пошутил — в тысячный раз! — что и сам не трудоголик, потому как родился в воскресенье, увидев мир сначала ступнями, и с тех пор у самого всё через одно место. А когда он ушёл, сделалось невыносимо…

Это и значит взять чужую боль.

А может, мы, как вурдалаки, не выносим своего отражения?

Свечи уже погасли, церковь опустела, и мы стояли у алтаря, как у гроба Господня. Он усмехнулся:

Но мне-то тяжелее, я знаю о корнях отчаяния.

Я тоже.

Да нет! Я о земном, о неврозе живого товара. Рынок! К людям — как к вещам! Успех означает дороже продаться, неудача — продешевить. Я таков, каким меня хотят видеть! Стою столько, сколько за меня дают!

Он рубил воздух ладонью:

А мои коллеги чему учат? Что воспитание и образование направлены лишь на адаптацию, а ум и талант тождественны приспособленчеству. Но животное приспосабливается инстинктивно, у него и выбора нет — либо приспособиться, либо погибнуть. А человеку предназначено мир менять. Значит, нас призывают стать животными? Поворачивают эволюцию вспять? Некоторые утверждают, что и личность — химера, пустота, что мы проявляемся только в отношениях. Радуются, что общество превратилось в «мегамашину», где всё функционально и каждому отводится законное место. А тесты? Эйнштейн и Дарвин не прошли бы их! Извините за лекцию.

С Божьей помощью разберёмся.

Да я не об этом!

Его лицо стало злым.

— Все эти академические дебаты, международные конференции — кормушка для попугаев. В научном мире не говорят о деньгах? Но постоянно думают! И молчат о «хроноциде», за которым забывают о смерти, о жизни, о том, что человек. Может, это и есть счастье?

— Без Бога нет счастья. Он будто не слышал.

В нашей цивилизации все больны, все — изгои. Для кого же она?

Такие к вам, видимо, не обращаются.

А им и не помочь. Они, как железные опилки, подчиняются невидимому магниту. Иногда думаю, люди ли они? А может, дело во мне? Или в магните?

Вы что, бунтарь?

Помилуйте, как можно изменить болото? Разве осушить?

Он вытер лоб. Я отряхнул рясу:

У вас семья?

Развёлся. Иногда на улице встречаю сына — с плеером в ушах, руки в карманах. Что думает? О чём мечтает? Между нами стена. Знали бы пациенты. — он поморщился. — А на психологию меня уговорили пойти родители. Хотели мною гордиться, потому что неспособны были любить. А университет выдал диплом — пропуск в ад. С тех пор я притворяюсь, будто знаю, как жить. А знаю только, как выживать. Вцепиться, словно в добычу, в свой жалкий мирок, ослепнув от страха, не выпускать из дрожащих пальцев! А зачем? Чтобы выжить! Замкнувшись в тесных, непересекающихся, обособленных мирках, как в крепостях, как в чёрных дырах, как в сотах. Но в отличие от пчёл, не имея общей цели!

Надо любить ближнего.

Как средство?

Я пропустил мимо:

И надо сострадать.

А свои проблемы? Нет, ближний интересен, поскольку нужен. А я, безусловно, нужнее! И в этом «я нужнее» вся философия, вся психология.

Что ж, каждый вправе считать себя особенным.

Считать-то вправе, но обязан скрывать. Особенное сегодня воспринимается как вызов, почти как оскорбление. А человек и рад не выделяться. «Как дела?» — «Хорошо». Как попугаи, из года в год. А потом — умирают. С чего бы? Если всё хорошо?

Я поднял голову:

— Всё в руках Господа.

Он махнул рукой. Я сдвинул брови.

— А судить — это от гордыни. И Христос пришёл, как агнец.