Ингмар Бергман - Благие намерения

Элин( прерывает его ) . …нет, нет. Вы не должны этого делать. Я сама поговорю с ним. Рано или поздно ему придется сдаться.

Хенрик.Это так трудно?

Элин.Очень. Когда-нибудь, когда-нибудь… ( Обрывает себя. ) Я не могу говорить с настоятелем, они с моим мужем старинные друзья, он наверняка примет сторону мужа.

Хенрик.Весьма странно.

Элин.С годами многое стало странным. Идемте вернемся к остальным. Нехорошо, если кто-нибудь начнет недоумевать.

В гостиной разыгрывается небольшая драма: у управляющего начались колотье и боли в левом боку. В испарине, тяжело дыша, он сидит на низеньком стуле, доктор расстегивает ему воротник, а жена ищет тюбик с таблетками во внутреннем кармане редингота. Со смущенной улыбкой, бормоча извинения, управляющий, поддерживаемый женой и слугой, тащится к двери. Идущий следом Нурденсон похлопывает его по руке: «Просто ты забыл принять таблетки, растяпа, вот увидишь, скоро все образуется. Выпей коньяку перед сном. Нет, нет, я провожу вас до коляски. Скоро вернусь».

За время обеда щеки у докторской жены раскраснелись еще больше. Она поспешно подходит к Анне и Хенрику, пожимает руку Магде и шепотом заверяет: конец близок! Ее муж, который провел тщательное обследование, утверждает, что конец может наступить в любой момент. В одночасье, как говорится. Завод доконал его. Он будет первой жертвой, но определенно не последней. Дело идет к краху, а что произойдет, когда Нурденсон сложит оружие…

Удалившись спустя пару часов в отведенные ей удобные епископские покои, Анна тотчас вынимает письмо и внимательно читает его — не меньше двух раз. После чего садится за секретер и пишет ответ на нескольких страницах, вырванных из дневника. Светит круглая, белая, цвета слоновой кости луна, холодное резкое сияние заливает стены и пол. Керосиновая лампа услужливо освещает руки Анны и слова, которые она выводит своим округлым, строгим почерком:

«Мой дорогой, я не могу вот так сразу ответить на твое письмо. Я слишком многого не понимаю, нет, разумеется, слова я понимаю, но не понимаю, по вполне понятным причинам, кроющейся за ними реальности. Я жила как избалованный ребенок, ты — как ребенок, обделенный судьбой, и сейчас эти дети испытующе изучают друг друга. Откуда мне знать, почему ты мне так страшно нравишься, этого ведь никогда не знаешь. Конечно, у тебя красивые губы и добрые глаза, и я тебе нравлюсь, потому что меня приятно обнимать. Но почему я словно бы срослась с тобой, почему мне кажется, что я понимаю тебя даже тогда, когда я не понимаю, почему я вообразила, будто у меня в голове твои мысли и в душе твои чувства — эта загадка, возможно, в конце концов, «Загадка любви». Видишь, до чего я расфилософствовалась, сидя в епископских покоях и сочиняя письмо тебе в одной ночной сорочке, кофточке и носках. От пола тянет ледяным холодом, но мое возвышенное настроение объясняется, наверное, всеми епископскими мыслями, угнездившимися за долгие годы в этих стенах. Спокойной ночи, мой любимый муж! Мне тоже кажется, будто мы живем во сне, но каждый раз, просыпаясь, я с дрожью радости осознаю, что проснулась в другом сне, который еще прекраснее, чем только что виденный».

Она подписывается, не перечитывая, гасит керосиновую лампу и устраивается на целомудренно-роскошном ложе. Роликовые шторы не опускает. В квадраты окон бьет пронзительный лунный свет.

День морозно-ясный, на освещение жаловаться не приходится. Желтый дом и березы купаются в солнечных лучах. Дом живописно расположился на склоне, сбегающем к бурной речке и перекатам. В одичавшем саду — фруктовые деревья, ягодные кустарники и заросшие сорняками клумбы и грядки. У западного торца в зарослях сирени — беседка со сломанными стульями и рухнувшим столом. Возле черного входа стоит на страже зеленая водокачка, на сгнившей колодезной крышке валяется проржавевшее ведро. У пожарной лестницы не хватает нескольких перекладин, с крыши во многих местах слетела черепица.

Общество состоит из будущих обитателей дома, Магды Сэлль и церковного старосты Еспера Якобссона, немногословного человека с вытянутым узким лицом, бесцветными глазами и скупыми жестами. В руках у него связка ключей, он, по словам Магды, отвечает за ремонт и порядок в церковных помещениях.

Уже у калитки, до того как гости успевают вылезти из одноколки, он оборачивается и говорит, что он лично не одобряет решение Соборного капитула о назначении еще одного пастора в приход. Кроме того, он считает, что восстанавливать заводскую часовню — только зря тратить деньги. В большой церкви число прихожан постоянно уменьшается, церковная деятельность идет на спад, зато пятидесятники и Миссионерский союз на подъеме. К тому же молодежь заражена ересью и политикой. Форсбуда идет к верной духовной и материальной гибели. Поделать с этим ничего нельзя, любая попытка остановить крах обречена на провал — деньги на ветер, как говорится.

Бледное лицо Еспера Якобссона светится печальным торжеством. «Не будем портить молодым людям радость», — говорит Магда, пытаясь изобразить веселье. «У меня и в мыслях этого не было, — отвечает староста, — воистину, не было!» И он выдавливает из себя улыбку, которая получается мрачнее, чем его прежняя мрачность.

Шагая по заросшей травой дорожке, Анна смотрит по сторонам. Она оборачивается к Хенрику, все еще стоящему у калитки, и говорит: «А здесь красиво». «Ежели только хватит сил вынести перекат», — отзывается староста. «Да, за детьми тут глаз да глаз, чтобы не свалились. Там раньше был забор, но он прошлой зимой обвалился под тяжестью снега». — «Можно и новый построить», — немного раздраженно возражает Магда. «Ну да, ясное дело, — обиженно говорит староста, — можно». Магда, взяв Анну под руку, просит ее не обращать внимания на Еспера Якобссона. Пусть он и шишка в округе, но здесь уже побывал строительный подрядчик из Евле и составил предварительный план реконструкции и ремонтных работ. Подряд готов и одобрен, пусть Анна не волнуется, с перечнем можно ознакомиться. Если возникнут пожелания относительно каких-нибудь дополнительных улучшений (в разумных пределах, естественно), все будет учтено. Работы начнутся в начале нового года и завершатся в середине мая.

Еспер Якобссон с силой дергает разбухшую дверь кухни — вместо стекла в одной из фрамуг вставлен выгнувшийся кусок картона. Кухня просторная, единственное окно ее выходит на север. С дымохода обвалилась штукатурка, железная плита осела, снятая с петель дверь кладовки одиноко притулилась к ржавой мойке.

«Здесь будет все обустроено, — говорит Еспер Якобссон с внезапной благожелательностью. — Я настаивал, чтобы сюда провели воду, под мойкой можно было бы сделать углубление для насоса, но получил отказ. Зато в остальном здесь будет все переоборудовано, дымоход заштукатурят, поменяют плиту. В заводской конторе стоит прекрасная плита, почти новая, ее перевезут сюда. И пол переложат, он совсем сгнил. Вон в том углу несущая балка пришла в негодность. Да, кухней вы будете довольны, фрёкен Окерблюм, это я гарантирую». Староста, глядя на Анну своими бесцветными глазами, с многозначительным видом кивает два раза головой.