Дафна дю Морье - Прощай, молодость

И она все это говорит мне? Мы вели себя как люди, встретившиеся на чаепитии. Я попытался вернуться к реальности.

— Ты не счастлива, — сказал я.

Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом.

— Я? — переспросила она. — Мой дорогой, я ужасно счастлива. Это же так весело — чувствовать, что ничего не имеет значения. — Она взглянула на меня с улыбкой — эта новая Хеста, уверенная, хладнокровная. — Ну что же, больше не о чем говорить, не так ли? — заключила она. — Я рада, что сказала тебе, и ты вел себя разумно. Не как мужчины в книгах, убивающие женщин. Можно сказать, мы неплохо провели время, не правда ли? Это несчастное такси ждет на улице со включенным счетчиком.

— Ты же не уходишь? — спросил я. Я все еще не верил, что это правда.

— Ухожу. Нет смысла здесь оставаться. Знаешь, я пришла только для того, чтобы написать тебе письмо. Я была в шоке, увидев тебя. Вот почему я сначала вела себя глупо. — Она с рассеянной улыбкой обвела комнату взглядом. — Забавная старая комната, — сказала она, — здесь были хорошие времена. Правда, последнее время я ее возненавидела. Все давно уже было иначе. Тебе бы лучше пойти и одеться, Дик. Ты же не закончил бриться, не так ли? — Она стояла у двери, держась за ручку. — Как будет забавно, если мы встретимся через несколько лет и ты будешь ужасно знаменитый, — продолжала она. — Я подойду и заговорю с тобой, а ты меня не узнаешь. Ты скажешь: «Кто же эта малышка?» — и посмотришь на меня сверху вниз через головы издателей. Интересно, с кем я тогда буду? Будь счастлив, Дик, со своим сочинительством и какими-то женщинами, которые тебе подвернутся. Ты не должен обо мне волноваться. Я буду веселиться, знаешь ли…

Она одарила меня улыбкой и ушла. Я услышал ее шаги на лестнице, потом на улице. Хлопнула дверца такси. Вот так же было, когда она приехала, только в обратном порядке. Такси с шумом завелось и покатило по улице, гудя, и звук этот становился все слабее, пока не слился с шумом уличного движения на бульваре Монпарнас.

Я тихо постоял на месте, потом взял кисточку, лежавшую на столе.

Если это было бы год тому назад, я бы пошел и напился. Пил бы до тех пор, пока в голове не осталось бы ни одной мысли, пока не напился бы до бесчувствия. Потом я вернулся бы к себе и, рухнув на постель ничком, проспал три дня. А затем проснулся бы трезвый и снова пошел и напился. Сейчас я этого не сделал. Я пошел к зеркалу в спальне и добрился. Пожалуй, я брился еще тщательнее. Потом оделся. После этого сел и стал разбирать свои вещи. Я был голоден и пошел куда-то на ленч. Перебрался на другую сторону Парижа. Перешел через мост над Сеной, но не остановился на нем, чтобы, перегнувшись через парапет, смотреть вниз, на воду. Это относилось к другому этапу, еще более давнему, о котором я почти совсем забыл. Я вернулся домой вечером и долго беседовал с женщиной, жившей на первом этаже, у которой снимал комнаты.

Я сказал ей, что отказываюсь от квартиры. Что мы скоро уезжаем, возможно в течение недели. Она ответила, что ей жаль. Я сказал, что мне тоже жаль. Она сказала, что мы всегда были tres gentils [34] Очень милые (франц.). и с нами у нее не было никаких des soucis. [35] Заботы (франц.).

Я заметил, что с ее стороны очень мило так говорить. Она заверила, что всегда будет нас помнить. Я ответил, что мы тоже будем всегда помнить. Она спросила, какие у нас планы и куда мы уезжаем. Я сказал, что планы пока не очень определенные. Все несколько сложно, несколько неожиданно. Такова жизнь, заметила она. On ne sait jamais… [36] Никогда не знаешь… (франц.) день на день не приходится. И так у всех. Я много раз произнес «да», и мы вздыхали и пожимали плечами.

Я сказал, что мадемуазель оставила одну-две вещи, которые не хотела брать с собой. Может быть, ей бы хотелось их взять, может, они пригодились бы ей или ее дочери? Она заломила руки, на глазах у нее показались слезы, и она заявила, что мы к ней добры, слишком добры. Я возразил: «Нет-нет, вовсе нет», и она поднялась со мной наверх. Я позволил ей порыться в спальне и взять то, что может пригодиться, из тех вещей, что остались в ящиках и на полках. Она связала маленький узел. Кажется, там были старое пальто, и блузка, и клетчатая юбка, и уродливое красное платье, которое никогда мне не нравилось. Она сказала, что найдет им применение, даже если они окажутся маловаты. Она без конца благодарила меня со слезами на глазах. Я не мог придумать, что бы такое сказать. Я повторял: «Ça va. Ça va…», [37] «Ладно…» (франц.). но чувствовал, что говорю что-то не то. Когда она выходила из комнаты, я увидел на узле сверху оранжевый берет, очень запыленный и поношенный.

Потом я пошел в «Купол» выпить.

Вечером я перетащил в гостиную диван и постелил себе на нем; в углу мне было очень уютно. Я не хотел пользоваться двумя комнатами. Все мои вещи были в чемодане, и я оставил крышку открытой, чтобы можно было в любую минуту вынуть то, что нужно. Вторая комната теперь совсем опустела. Казалось, там никто никогда не жил. Я закрыл дверь в эту комнату, как это было, когда я сюда въехал и снимал только одну комнату.

Так мне было хорошо. К тому же большую часть дня меня не было дома, я возвращался только поздним вечером и ложился спать. Почти весь день я проводил, разглядывая витрины различных бюро путешествий, изучая яркие плакаты, в которых рекламировались различные места во Франции, Европе да и во всем мире.

Я вспомнил свою прежнюю работу в одном из этих бюро и свое близкое знакомство с маршрутами экспрессов на континенте. Я пытался решить, куда мне следует отправиться. Казалось, таких мест полно. Но я почему-то не доверял плакатам. Они казались неправдоподобными. Я не верил, что горы могут быть такими высокими, а леса — такими густыми. Корабли были всего лишь нарисованными корабликами. Острова были островами из грез, а солнце над Африкой, такое большое и красное, не могло существовать в действительности. Туземцы были всего лишь обычными мужчинами и женщинами, которые для смеха воткнули себе в волосы перья. Я им тоже не верил. Меня не обманули ни сверкающие купола белого города, ни зеленые ветки деревьев, ни золотой песок, ни темно-синее море.

Когда-то мне хотелось исследовать все эти места, но теперь пропала охота. Я знал, что они не так прекрасны, как это кажется.

Как мудры люди, которые остаются дома и читают, удобно устроившись в кресле и положив ноги на каминную решетку. Они ели, они работали, они спали, и они умирали. Такова была их жизнь, и я им завидовал.

Я так и не мог решить, куда мне ехать. На восток или на запад, в Китай или Перу. Вероятно, между ними нет никакой разницы. Теперь меня удручала мысль о неудобствах, связанных с путешествием. У меня осталось очень мало денег, а это означало, что придется снова выносить лишения. Мне не хотелось брать самые дешевые места, терпеть нужду и грязь. Я не желал изнурять себя, плавая простым матросом, и жить в тесном кубрике. Плавание в бурном море не было волнующим приключением, оно было связано с опасностью, и только, а опасность — вещь неуютная. Я мог бы путешествовать поездом, но это означало проблемы на границе, вопросы, непонимание чужого языка. Переезды из одного города в другой, когда безразлично, увидел я их или нет. Приключения утратили для меня былой блеск.