Владимир Корнилов - Две Анюты

Медленно обходя Пушкина, я смущенно думал о первом своем ответном движении, когда Анюта подбежит. Как мне поступить? Обнять, нежно поцеловать, как уже признанную невесту? Или только радостной улыбкой выразить свои чувства, повести Анюточку в глубину бульвара и уже там, на затененной липами аллее, обнять, закружить, пьянеть от ответной ее близости?

А может, просто повести ее в кино, неважно на какую картину, и там, в полутемном зале, сжать в своих ладонях ласковую ее руку, сблизить головы, почувствовать волнующую теплоту ее лица? Конечно же, в следующий свободный день я повезу ее в наш лесной поселок, представлю отцу, маме. Отец скажет что-нибудь ироничное насчет невесты. Но маме Анюточка понравится, обязательно понравится, она проста, отзывчива, мамин вкус я знаю!..

Потом вместе пойдем мы в лес, теми дорогами, по которым, мечтая о чуде встречи, бродил я в одиночестве. Вместе выйдем на ту, теперь уже заветную луговину, и там уже никто, ничто не помешает нашей ласковой близости…

Так предвосхищал я свое счастливое будущее. Уже несчетный раз обходил я вокруг памятника, уже устал повторять высеченные в постаменте бессмертные строки:

«Добрые… добрые, добрые…» — твердил я, вышагивая вокруг низких тяжелых цепей, ограждающих памятник, и все чаще поглядывал на большие электрические часы, прикрепленные к столбу на противоположной стороне площади, — бесстрастные стрелки уже показывали тридцать пять минут седьмого!

Я утомился, приглядел свободное место на скамье, с широкой изогнутой спинкой, подошел, сел. Я был на виду. Анюта не могла не увидеть меня.

Соседкой по скамье оказалась молодая мама с девочкой лет пяти. Девочка шустро выбегала на дорожку, выискивала камушки, и с радостным криком бросалась к маме, показать какие драгоценности нашла.

Мама что-то говорила ей тихонько, девочка с любопытством поглядывала на меня. И вот, стеснительно, склонив к плечу головку с двумя сплетенными на шее косичками, она подошла, спросила:

— А зачем у вас палочка? У вас ножка болит?

Ну, кто из взрослых не откликнется на прелестную наивность ребенка?! Отозвался и я, с наивозможной для меня мягкостью:

— Болит. Бывает, очень болит!

— А у нашего папы ничего не болит! — сказала девочка. — Только он всегда поздно приходит, никогда с нами не гуляет.

Мама всплеснула руками, строго прикрикнула:

— Аня? Что такое ты говоришь?

Я вздрогнул от произнесенного имени, в тревожном ожидании оглядел людей, движущихся в одном и в другом направлении. Люди шли и шли, никто не выбегал мне навстречу.

Девочка осмелела, попросила:

— Можно, я вашей палочкой поиграю?

Приспособив палочку под костыль, вся, изогнувшись, хромая, она старательно ходила передо мной.

— Я раненая! — кричала она маме.

Молодая мама придвинулась ко мне, просительно коснулась моей руки.

— Вы уж извините. Такой ребенок!

Я близко увидел ее глаза: такие тревожные, ищущие глаза бывают у женщин, убежденных в несчастливом своем замужестве. Я почувствовал неловкость, поспешил успокоить молодую маму:

— Ну, что вы! Пусть поиграет, повеселится!

Женщина вздохнула.

— Ей-то весело! — сказала она, улыбнулась грустно, призывая меня к сочувствию.

Я деликатно промолчал.

Девочка наигралась, подбежала, с разбега охватила мои колени.

— Вот ваша палочка! — сказала она, лукаво заглядывая снизу в мое лицо.

— Завтра еще поиграю. Ладно?

Молодая мама низко нагнулась к девочке, поправляя сбившуюся на спине кофточку, сказала с горестным вздохом, обращенным ко мне:

— Ей так хочется видеть в вас своего папу!..

Слова молодой мамы почему-то смутили меня. Наверное, от смущения я подхватил девочку, взвизгнувшую от восторга, высоко поднял над собой. Играя, я подкидывал её с еще не испытанным, но вдруг пробившимся отцовским чувством, возбужденно хохотал, откинувшись на спинку скамьи. И в самую эту минуту увидел: от толпы в радостном порыве, отделилась девушка, похожая и не похожая на ту Анюту, что была там, на луговине, в простеньком платьице, с оголенными коленками, с которой так простодушно мы целовались.

Неузнаваемо великолепна была она в светлом костюмчике, с легким голубым шарфом вокруг шеи. Я видел, как устремилась она ко мне и вдруг замерла. В растерянности отступила обратно в толпу, укрылась за памятником. Сердце подсказало: это — она, моя Анюта. Еще не понимая, что случилось, но уже охваченный тревогой, я осторожно, со всей возможной ласковостью, освободился от девочки, поднялся, пошел с нарастающим беспокойством к памятнику.

Девочка догнала меня, доверчиво зацепилась за руку, сказала деловито:

— Я тоже с вами…

Отправить ее обратно я не посмел. Придерживая девочку за руку, ходил и ходил вкруг памятника, выискивая среди множества лиц единственное, необходимое мне лицо. Я чувствовал, я не мог ошибиться, я физически ощущал взгляд Анюты, откуда-то устремленный на меня, и не мог, нигде не мог увидеть милых ее глаз. Людская толпа колыхалась, текла мимо, равнодушная к моему отчаянью. Напрасно прождав прощения за безвинную вину свою, я вернулся с маленькой Анютой к предавшей меня скамье.

Молодая мама, приняв от меня девочку, спросила сочувственно:

— Вы кого-то ждали и не дождались?

Я скорбно вздохнул.

Молодая мама внимательно на меня посмотрела. Опустив глаза, разглядывая свои аккуратно подстриженные, покрытые розовым лаком ногти, сказала:

— Вас удивит, если я признаюсь, что знаю вас. Я была бы рада, если бы завтра, в это же время вы снова пришли сюда. Я ведь не ошибаюсь, вы учитесь вон в том институте? — Она глазами показала на видимую сквозь стволы деревьев, высокую чугунную ограду Дома Герцена. — Я буду ждать. Очень! — И многозначительно добавила:

— Мне кажется, я смогла бы вас утешить в случившемся огорчении.

Я болел. Лежал на койке студенческого общежития во флигеле институтского здания, одолевая в поте лица и тела жар, мучивший меня уже третий день. В комнату вбежал сосед по койке, Николай, или Колян, как звали мы его на французский манер, полненький, суетный, с выпуклыми насмешливыми глазами, возбужденно крикнул:

— Володька, тебя спрашивает шикарнейшая дама! Примешь?!

Мысль о том, что разыскала меня Анюта, мгновенно сломила болезнь. Я даже приподнялся, поторопил:

— Ну, зови же!

Колян ввел в комнату молодую маму той девочки Анюты, которая так хотела видеть во мне своего папу. Мама выглядела, действительно шикарно: в белой короткой шубке (хотя зимы еще не было), в белых сапожках, в белой шапочке, кокетливо сдвинутой на сторону, высвобождающей волну черных волос над маленьким ухом, она могла бы своим видом сразить любого столичного Дон-Жуана. Но я-то ждал Анюту!..