Ольга Новикова - Гуру и зомби

А сейчас-то что делать? Чем декабрьско-январская вакханалия обернется для ничейного, беспризорного тела? Продержат сколько-то в холодильнике, потом засунут в полиэтилен и закопают в общей яме.

Наскоро шепча молитвенную формулу по поводу усопшего, Нестор небрезгливо обследует внешние карманы его пальто. Может, найдется какая зацепка за его близких.

Пыльные катышки, хлебные крошки, не успевшие просыпаться в дырки… Подкладочная ткань не порвалась, а износилась. Зато внутренний пиджачный карман цел и в нем – мятая четвертушка тетрадного листа с красными полями. На разлинованной бумаге расплылась какая-то чернильная запись.

Нестор встал, потопал затекшими ногами, чтобы оживить ток своей крови, потом не спеша надел очки. Сосредоточившись, разобрал, что какой-то Гера возвращается шестого января. Сегодня. И номер телефона. Тут же набрал его на своем мобильнике.

– Гера будет позже. Кто его спрашивает? – отозвался мужской баритон. Не слишком учтиво. Напуган звонком чужака? Или повседневно невежлив? Да нет, вроде бы не из простых… Те говорят отрывисто, односложно. – Нет его! – и бряк трубку.

Не разобравшись, сразу убивают возможную связь. Хотя редко кто теперь добавляет: «Что передать? Чем могу помочь?» Плавная, длящаяся речь – это течение, которое может увлечь и незнакомца. И даже противника. Разговаривать надо.

Бестолково пообъяснялись. Нестор все-таки сумел вычислить, что он вмешался в ситуацию между двумя бывшими мужьями какой-то Веры. Первый, Алексей, отец Геры, ответил ему по телефону, второй, Вадим, – тут, на тротуаре.

Условились, что Алексей позвонит похоронщикам и сам сразу приедет. Пока Нестор дожидался сменщика, чтобы сдать дежурство у тела, вспомнил своих Вер.

Верой назвала одногруппница-искусствоведка двадцать три года тому назад их общую дочь…

Началось все с того, что на третьем курсе он был приглашен на день рождения. Обыкновенная, если не считать роскошной черной гривы, именинница и гораздо более эффектная мамаша. Чтобы по-хлестаковски подклеиться к маменьке, Нестор погусарил: потребовал водки, лихо налил себе полный фужер из зеленого хрусталя с вензелем и залпом его выпил. Увы, хозяйки разбирались только в винах. Сорокаградусное пойло оказалось паленым. Неудивительно: следов мужчины не просматривалось ни в ванной комнате, ни в спальне. Не с кем посоветоваться, что покупать, и продегустировать перед подачей на стол некому.

Пригласив даму на танец, кавалер внезапно занедужил.

И не вспомнить, успел ли он проверить на упругость немолодую выдающуюся грудь перед тем, как его вырвало на многоцветный ковровый орнамент.

Через неделю примерно: «Мама зовет посмотреть, что ты сделал с нашим персом». Ковер-то у них знатный оказался, настоящий персидский. Пришел, виноватый. Но старшая хозяйка была в дипломатической командировке…

В общем, Нестор пожил там до окончания универа. Гражданская теща старательно маскировала свое великолепие: жара или холод, днем в столовой или ночью возле уборной – она в брюках и в чем-то под горло. Стеснила Нестора этим. В трусах при ней не походишь. Одно из многочисленных неудобств. Но ни разу не нудила насчет официального оформления непростых отношений. Видела, что дочь рубит сук не по себе. Но очень обрадовалась, что внучка будет. «Вам, Нестор, лучше сейчас исчезнуть, – безобидно посоветовала она перед родами. – Девочек я беру на себя». Он внял.

Регулярно посылал им деньги. Максимально – больше, чем мог. На третий год перевод вернулся обратно. Уехали, не известив. Мстили?

Окольными путями удалось узнать, что бабушка вышла замуж за американца и они все улетели за океан. Не с Интерполом же их разыскивать. Да и женский выбор он всегда уважал.

Но была же еще одна Вера. Верка… Без году ровесница. Тоже из прошлой, но, оказывается, не забытой советской жизни.

Русоволосая девица пришла на практику к ним, в научный отдел Манежа, и осталась на несколько лет. Не знающая пока про свою красоту, очень живая… Водила все знатные иностранные экскурсии. Чаушеску с супругой, американский госсекретарь, немецкий канцлер… Выставочный зал в самом центре, возле Кремля – витрина советского искусства, а Верка – Вергилий в этом почти кромешном аду. По-английски – свободно, на любой вопрос – без запинки. А чтобы как надо отвечала, ее загнали в партию. Но она и не сопротивлялась. «Я – художник, – говорила, когда вместе распивали чаи. – Можно все, что угодно, использовать, чтобы заявить о себе». Цинизм молодости.

Прошел он у нее?

В разговоре с ней же забрезжила мысль о возможности иметь свою паству. Не лучше ли собрать всех женщин вместе, чем вдохновлять их поодиночке?

Шли вдвоем по Никитскому бульвару. Она, возбужденная ночной встречей, тараторила о своих картинах. Любопытно было. Обычно женщины после первой близости начинают исповедоваться про прежних партнеров. Этим очищаются. Вроде как восстанавливают невинность. Веруя, что ты – их единственный. А Вера ни слова про мужа-сына. Только про искусство. Прервал. И самого понесло. Увлекла мысль о фундаментальной разделенности жизненного времени. О его дискретности.

Сумбурные мысли наматывались друг на друга. Если я что-то понимаю сейчас, это не причина того, что я пойму что-то в следующий момент времени. Парадокс. У нас есть глаза и желание видеть, но этого недостаточно, чтобы мы увидели и поняли, поскольку результат не вытекает из того, что мы хотим этого сейчас. Мы должны принять постулат, что мир в каждый раз, в каждое мгновение заново творится. И единственный способ, каким можно соединить разрозненные моменты, – это нанизать их на духовную вертикаль…

Художник рисовал, рисовал, а где паузы, когда он ел-пил, ходил в туалет, сексом занимался? Найти бы форму, которая даст возможность художнику все время быть художником. Не отлучаться ни на мгновение.

Она нашла ее?

Вопросы в никуда… Задал и забыл. Но мнемосферу потревожили. Отозвалась… Ответом от Веры.

Прилетела.

Упитанный «боинг» приземлился в Шереметьеве не в семь пятнадцать, а ровно в семь. На четверть часа раньше расписания. Попутный вечерний ветер. Казалось бы – бонус.

Вера убеждала себя, что теперь-то можно не торопиться. Нужно. Это же удовольствие – медленно идти по круговой прозрачной галерее… Не в толпе… Слева за стеклом – забетонированное поле, зовущее в путешествие, справа – то пустующие, то полные накопители, собирающие пассажиров перед посадкой.

Удовольствие…

А шаг сам собой убыстряется. Густав отстал. Ничего, тут одна дорога – муж не заблудится. На верхней ступеньке широкой лестницы, ниспадающей к залу паспортного контроля, Вера стала высматривать-вычислять, какая змейка короче и тоньше… Глупо. Как угадаешь, не подвалит ли к стоящей перед тобой спине бесцеремонная толпа путешествующих вместе сослуживцев…