Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

Была у них как минимум одна позорная тайна, вернее, я знала только одну, а именно: мороженое они закупали в «Старом молочнике», но подавали как самодельное, приготовленное из молока их собственных «пасущихся на травке коров», — можно подумать, что бывают другие коровы. Мистер Дейч-младший с гордостью открыл мне эту тайну. Он не считал их поведение надувательством, скорее, хитроумным маркетинговым ходом.

Высокие своды «Нашей веры» были мягко подсвечены — создавалась необходимая обстановка для мирного поглощения мороженого. Кто-то всю душу вложил в реставрацию этого здания, бывшего железнодорожного вокзала. Сохранился потолок из рифленой жести, весь в квадратах. Медленно вращались лопасти вентилятора, возгоняя теплый воздух к потолку, не давая уснуть нескольким медлительным зимним мухам. Над столами висели на длинных медных цепях лампы. Стены из светло-серого мрамора и пол были неуместно красивыми. Билетную кассу превратили в стойку, где продавали молочные коктейли, мороженое в стаканчиках и вафельных рожках. Во всем этом городе только в «Нашей вере» подавали настоящие сливки, они стояли в кувшинчиках на столах.

Как символично, что железнодорожный вокзал Онкведо превратился в кафе-мороженое. Отсюда, из Онкведо, никто никуда не едет. Мы не лежим на торговом пути. Онкведонцы сидят на месте и потребляют. У нас здесь конец пути.

Я оказалась единственной посетительницей и села за угловой столик, откуда видно было улицу и стоянку. Какой-то мужчина прибивал что-то к стене над доской, где перечислялись сорта мороженого.

На подавальщице было платье из коричневой мешковины, а может, из конопли, а на бирке значилось имя: Пенитенс. Положив мне мороженого, она вернулась к своему занятию — полировала металлические креманки и составляла их в аккуратные стопки по шесть штук.

Если вылить на мороженое медленную струю сливок, получится тонкая лакомая корочка. Это открытие сделал Сэм. Он — единственный известный мне человек, который разобрался, что происходит, если полить мороженое сливками. Я практиковалась за угловым столиком «Нашей веры» — медленно выливала сливки на кофейное мороженое, потом разбивала корочку кончиком ложки. Внутри мороженое было мягким, подтаявшим, а затвердевшие сливки приобрели легкий шоколадный привкус, но без сладости, которая помешала бы насладиться совершенством текстуры.

Я вскрыла Марджин конверт, из него вывалилась целая пачка блестящих мягких обложек. На них седовласые пожилые модели гуляли, держась за руки, по взморью или ехали в открытых кабриолетах, закинув головы назад, улыбаясь, а на заднем сиденье маячила корзинка для пикника.

Я подумала: а прочла ли Пенитенс хоть одну такую книгу? Ничего такого не имея в виду, я вообразила себе, как сползает с нее платье. Под ним — целомудренное белье, предписанное верой, вообразить себе его в точности я не могла: никакого эластика, парочка пуговиц, подвязка. Ложка за ложкой отправляя в рот мороженое, я разложила обложки в порядке предпочтения, предпочтения Пенитенс, то есть всю фривольность долой. Подумала, подходит ли она по возрасту в читательницы таких книг. Может, она еще и не стара, но одета как богомолка, спешащая на встречу со старостью.

Ухаживать за Пенитенс должен человек серьезный, порядочный. Человек, которому по душе простые культуры, упорядоченное существование. Какой именно? Работяга, мастер своего дела, чтобы за ним — как за каменной стеной, а еще он должен пробудить в ней огонь желания. Возможно, университетский преподаватель (во мне университетские преподаватели никогда не пробуждали огня желания, но я своими глазами видела, как многие мои однокурсницы отдают свою невинность человеку за кафедрой). Пусть у него будут серебристо-седые волосы.

Он полностью посвятит себя ей (а именно это, по словам Марджи, женщинам и нужно), заставит ее снять эти нелепые одежки. Его страсть, его любовь, его предупредительность высвободят ее тайные инстинкты и вытолкнут ее в великий современный мир.

Я уставилась на деятеля на стремянке, на заднюю часть его джинсов, и подумала: вот ведь несправедливость, на мужчинах джинсы всегда сидят так хорошо — прямая линия ягодиц превращается в линию ног, и штанины так выгодно подчеркивают все мышцы бедер. Покрутила в голове досужую мысль: почему муж Пенитенс (если этот столяр ей муж) ходит в обыкновенной одежде, а не в мешковине, почему мужчинам в этой секте разрешено одеваться по-человечески.

Потом вернулась к делу: разложила обложки по прилавку вокруг креманки с мороженым, размышляя, какая из них придется по вкусу Пенитенс. Красный кабриолет — слишком материалистично. Ее старозаветным мозгам нужно что-то другое. На одной обложке пара стояла перед увитой плющом стеной, которая вполне могла быть стеной библиотеки Вайнделлского университета. «Зрелая любовь зрелых людей». Придумавший это заглавие наверняка коллекционировал палиндромы.

В книге, главной героиней которой будет Пенитенс, все произойдет так: герой слезет со стремянки, отстегнет кожаный пояс с инструментами, положит ватерпас на стойку, уберет дрель в футляр. Его заинтригует незримая красота Пенитенс, ведомая только ему, его поразит мысль о роскошном теле, скрытом под нелепыми тряпками.

Пока я думала, столяр слез со стремянки. Марджи бы сказала о нем: «Сногсшибательный зад». Он стоял, глядя на панно, которое только что повесил. Деревянные планки — я знала, что это мутовки от старинных маслобоек, — расположены полукругом. Оконечники мутовок, гладкие и вытертые, напоминали головы, а деревянные колечки на узких шеях казались простенькими украшениями. Если посмотреть вот так, мутовки напоминали африканскую скульптуру, вроде тех длинных простых изваяний, которые собирал Модильяни. Столяр сотворил очень красивое панно — солидное, уравновешенное.

Пенитенс намотала свою дерюжку на кулак и встала с ним рядом.

Именно здесь в любовном романе он коснулся бы плечом ее плеча, жар его желания проник бы под грубую ткань и воспламенил бы ее нежную кожу. Воспламенил?

В реальной жизни столяр обсуждал с Пенитенс счет. Она жестом подозвала его к стойке, предложила мороженое, но он покачал головой.

«Дубина бесчувственная», — подумала я.

Столяр прислонил сложенную стремянку к стене рядом с моим столом и присел на корточки перед большой сумкой, которую я до того не замечала.

— Мне пересесть? — спросила я, все еще дуясь на него за то, что он пренебрег бедной Пенитенс и ее дерюжкой.

— Вам что-нибудь еще? — обратилась ко мне Пенитенс.

— Нет, — сказала я, краснея, как десятилетний мальчишка, которого поймали за неприличной мыслью: я воображала себе, как подвязка врезается в ее мешковатые панталоны из натуральной ткани.