Владимир Кунин - Мой дед, мой отец и я сам

Только у калитки в низеньком заборчике, из-за которого торчали несколько стволов зенитных орудий, стоял усталый мальчишка лет семнадцати в военной форме, с автоматом через плечо.

Он внимательно посмотрел на плывущую мимо него «колбасу» и зевнул, стыдливо прикрыв рот рукой.

А солдаты довели аэростат до перекрестка и остановились около чугунной водопроводной колонки.

Один, тот, который шел впереди, снял пилотку, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды.

Он вытер рот и лицо пилоткой, надел ее на голову, и все четверо снова двинулись по спящей улице. А между ними плыл аэростат заграждения — удивительно похожий на большого серого слона.

По весенней фронтовой дороге ехал грузовичок с фургоном.

Это была одна из тех чистеньких, обсаженных тополями, коротких немецких дорог, которые покрывали добротной и точной сетью всю Германию, соединяли между собой близко стоящие городишки со звонкими названиями.

Но сейчас дорога была искалечена волной стремительных жестоких боев. Сейчас это была истинно фронтовая дорога сорок пятого года.

За рулем грузовика сидел белобрысый сержант лет двадцати двух. Как две капли воды он был похож на «всемирно известного воздушного гимнаста» Васю, с которым мы только что расстались на утренней пыльной прибрежной тропе одна тысяча девятьсот тринадцатого года.

Больше всех я знаю песен,

Лучше всех даю я пар.

Я собою интересен —

И не стар. И не стар... —

пел сержант и внимательно поглядывал по сторонам.

Каждой девушке известен —

Кочегар,

Кочегар.

Сержант мельком глянул на себя в зеркальце и придвинул поближе автомат, лежавший на сиденьи.

Наверное, белобрысый сержант больше ни одного куплета из этой песни не знал, так как объезжая воронку от снаряда, он продолжал насвистывать этот популярный мотивчик из довоенного фильма «Аринка».

А из-за придорожного ельника за ним следили немцы. Немцы весны сорок пятого года, оторванные от своих частей, одетые в истрепанную форму разных родов войск.

Такие разрозненные отряды то и дело случайно оказывались тогда в наших, еще не укрепленных тылах. Несколько оборванных, изможденных офицеров следили за движущимся фургоном.

— Продовольствие... — сказал один и сделал движение вперед.

Второй, наверное, старший по званию, внимательно вгляделся в то, как подпрыгивая и переваливаясь на воронках, бежит машина, сказал:

— Она пустая. В ней ничего нет.

— Что же делать? — сказал первый. — Еще сутки и мы просто не сможем сдвинуться с места.

— Подождем немного, — сказал второй.

Через некоторое время сержант въехал в расположение своего полка.

Он подогнал фургон к штабу, вылез из машины и несколько раз присел, разминая затекшие ноги.

Затем снова встал на подножку кабины, вытащил из-за сидения котелок с ложкой и выпрямился. Посмотрел в одну сторону, в другую, убедился, что вокруг никого нет, никто его не видит, и...

... держа в одной руке ложку, а в другой — котелок, вдруг взял и сделал прямо с подножки своей машины боковое «арабское» сальто и опустился на землю. И пошел. Будто ничегошеньки не произошло, будто никакого сальто и не было, будто никто с подножки ЗИСа в воздухе и не переворачивался.

А шел он прямо к кухне. По дороге он кокетливо вставил ложку в карман гимнастерки и пощелкивал по ней пальцами, словно расправлял примятую хризантему в петлице чего-то очень штатского.

Был апрель сорок пятого. Было тепло и сухо.

В кирхе заканчивался концерт артистов фронтовой бригады. Из высоких готических окон, похожих на бойницы, неслась заключительная песня.

Сержант протиснулся к кирхе, прокладывая себе путь котелком.

Кончаем программу мы песней знакомой,

Ее от души на прощанье поем мы.

Так будьте здоровы! Покончив с врагами,

Победу мы вместе отпразнуем с вами.

Так будьте здоровы! Желаем вам счастья!

А мы уезжаем в соседние части!

Спели артисты последний куплет и полк бешено зааплодировал.

— Хороший концерт был? — спросил сержант у стоявшего рядом солдата.

Солдат поднял большой палец и ответил:

— Во, концертик! Так давали! Умрешь!

Все повалили из кирхи. Поток подхватил сержанта и солдата и выплеснул их на весеннее солнце.

— Акробаты были? — спросил сержант.

— Нет, — ответил солдат. — Только пели и представляли. Но я тебе скажу, как пели! Умрешь!

— Ясно, — сказал сержант и пошел на кухню.

— Гутен морген, гутен таг! — сказал сержант повару. — Расход оставили?

— А как же? — ответил повар. — Что ж мы — совсем бездушные? Давай котелок.

Сержант протянул повару котелок и устало присел на ящик из-под американских консервов.

Повар оглянулся и негромко спросил сержанта:

— Шнапс тринкать будешь? Я тут у одной фрау такой шнапсик за сгущенку выменял!

Сержант на секунду задумался и ответил:

— Да нет. Спасибо. Мне еще в дивизию ехать.

Повар навалил сержанту полный котелок каши с мясом и сказал:

— Не хочешь, как хочешь — ходи голодный!

И повар оглушительно захохотал. Правда, он тут же оборвал хохот, подмигнул сержанту, сказал:

— Вась, а Вась... Я чего спросить тебя хотел...

— Валяй, — ответил сержант, запихивая в рот ложку с изрядной порцией каши.

Повар зыркнул глазами по сторонам, понизил голос и как «свойсвоего» спросил:

— Васька, это верно писаря болтают, что ты раньше в цирке работал?

Рот у сержанта был набит кашей и поэтому он не смог сразу ответить повару. А когда, наконец, проглотил, то посмотрел на повара честными, прямо-таки святыми глазами и сказал:

— Врут, черти. Делать нечего, вот они со скуки и врут.

И сержант снова запихнул огромную ложку каши в рот.

Окруженные офицерами артисты выходили из кирхи. Вокруг стояли солдаты и разглядывали артистов так, как всегда разглядывают артистов.

Четверо мужчин и шесть женщин в штатских москвошвеевских костюмах и платьях выходили из немецкой кирхи в окружении двухсот пропотевших, пропыленных солдатских гимнастерок.

Был конец войны, и каждая гимнастерка бренчала медалями на грязных потертых ленточках.

У старой певицы на длинном пиджаке с огромными ватными плечами был орден «Знак почета».

Тощий подполковник слегка отстал от группы и поманил к себе младшего лейтенанта.

— Ну-ка, начпрода сюда.

Младший лейтенант метнулся в толпу и позвал толстенького старшего лейтенанта, показывая на подполковника.

Старший лейтенант подскочил, откозырял.

— Надо бы банкетик артистам соорудить, — сказал подполковник. — По баночке тушенки на брата, сахару подбрось, спиртику по сто граммчиков. Что там еще у тебя есть?