Михаил Чулаки - У Пяти углов

И автобус словно нарочно показался.

Но я отвернулся к газете у стены и так простоял, пока автобус не отъехал. Все, теперь не успеть, даже если бы захотел. И оттого, что исчезла свобода выбора, стало словно легче.

И стало невыносимо жалко ее.

Вот занятия кончились. Спускается. Ищет глазами. Удивляется. Надька, ее подруга, настоящая змея, смеется:

— Как это сегодня нет твоего оруженосца? Одевается. Делает вид, что ей все равно. Что и не ждала никого.

Уходит. Все еще оглядывается тайком. Так невыносимо жалко!

Первый раз я понял тогда, что слова сердце болит от любви — не метафора. Сердце болело, болело в самом медицинском смысле, хоть принимай таблетку. (Что принимают при болях в сердце? Я тогда не знал.) Потом оно еще много раз болело, от боли хотелось кататься по полу, а таблетки, как выяснилось, при этом не помогают.

Я предал ее, я!

И уже ни малейшей мысли о ее жестокости, о том, что- она думает только о себе. Я предал ее!

Трахнулся бы головой об угол, если бы за это не забрали куда-нибудь добрые люди!

Спасаться я пошел в Публичку! Наверное, просто для того, чтобы быть на людях.

Странно сближаются в жизни события: ведь именно тогда я первый раз прочитал про люминесцентные стекла. Почему-то мне в руки попался оптический журнал, почему-то я стал его читать, хотя накопилось слишком много непрочитанного по моей родной радиотехнике. Прочитал — и большого впечатления это не произвело. Но потом оказалось, что именно в тот день я посеял семя, давшее через пару лет всходы. И даже слишком буйные.

Иногда мне кажется, что память меня обманывает, что про люминесцентные стекла я прочитал в другой раз, — уж слишком складно получается, словно не реальная жизнь, а киносюжет. Но потом я думаю, что случайности, в сущности, закономерны, что потому и попались мне тогда эти стекла, что только они смогли хоть как-то помочь мне выбраться из безнадежного тупика.

…У Лнлиты интересная манера шутить. Она говорила:

— Знаешь, почему я за тебя замуж не вышла? Потому что у тебя лестница ужасная. Если ребятенок, как он будет по такой лестнице ходить?

Квартира у нас отгорожена от большой и выходит на черную лестницу. Еще она говорила:

— Знаешь, почему я за тебя замуж не вышла? Потому что у тебя кровать узкая.

Я начинал всерьез доказывать, что можно и квартиру обменять, и кровать купить, а она смеялась и объявляла:

— У тебя нет чувства юмора и нет чувства, что у тебя нет чувства юмора.

Эту фразу она очень любила.

Я обижался, потому что считаю, что чувство юмора у меня есть, просто чувство не такого юмора.

Но это позже. Сначала предстояло первое примирение после первой ссоры.

Формально ссоры не было, просто я ее не встретил, но ведь мы вслух и не договаривались, что я ее встречу. И все-таки мы оба знали, что ссора была, даже хуже, чем ссора: попытка к бегству

На другой день я встречал ее на обычном месте. Встречал с цветами. С первыми моими цветами для нее.

Пришлось до института зайти на базар, вызвать всеобщее оживление среди торговцев, которые наперебой превозносили мою невесту. Я купил три розы — по два рубля за штуку! — чем пробил заметную брешь в своем бюджете. Розы я спрятал в портфель, благо в современные портфели можно уместить содержимое самой большой хозяйственной сумки. Сделал я это, чтобы избежать насмешливого любопытства одногруппников, но зато во время всех занятий томился, что розы У меня чахнут и вянут.

И вот наконец она появилась. Бемби! Она обрадовалась, когда увидела меня, — честное слово, обрадовалась, я видел по глазам. Она сказала:

— Я уж боялась, что ты заболел.

— Нужно было по срочному делу, — буркнул я. Мы вышли на Мойку. Я раскрыл портфель.

— Вот тут тебе.

Я не зря волновался: розы выглядели не очень. Но Бемби все равно была рада:

— Какие хорошие. И зимой! Только куда же я их дену?

— Домой отнесешь.

Нет, домой нельзя. Давай ты их возьмешь себе, но они все равно будут мои. Нет, правда.

— Какие же твои, если ты их не увидишь больше? Если бы хоть в гости зашла.

— А я зайду. Придет! Ко мне!

— Пойдем сейчас!

— Уж тебе прямо все сразу! Нет, сейчас не могу. Сегодня тороплюсь. В другой раз.

Осчастливленный, я проводил ее до дому. Даже заставил взять розы. На другой день узнал их судьбу:

— Я их сунула нижней соседке в почтовый ящик. Хорошая такая бабуся. Пусть гадает, от кого. Ей не дарили уже лет пятьдесят, даже жалко, правда?

Прощаясь, с розами в руках, она сказала:

— Все-таки ты злой. Не предупредил, исчез. А что перед этим говорил?

— Ты же рассердилась.

— И правильно. Но ты все-таки говорил! Говори: говорил?

— Ну, говорил.

— Вот видишь, сначала говорил, потом убежал. Как тебе верить?

— Так ведь я!.. Так ведь ты!.. Потому что ты сама…

— Нет, правда: сначала говорил, объяснился, можно сказать, а потом убежал. А теперь зовешь. Где логика?

— Но я же только тебя и жду! Значит, придешь?

— Я не такая, как ты: я слово держу! Она засмеялась и убежала.

Так издевается она или любит, черт побери?!

Я купил бутылку токая и стал держать дома: чтобы быть наготове, когда придет Бемби. Так началось мое первое большое ожидание. Тянулось оно месяца два.

За это время мы посмотрели множество ужасных фильмов, я предпринял — с тем же результатом — еще две или три попытки к бегству. И наконец она пришла ко мне в гости!

Этому предшествовала ссора, о которой очень тяжело вспоминать.

В тот несчастный день Лилита торопилась. Сразу после занятий мы бросились бегом к остановке, вскочили в «двадцать второй». Я говорил что-то развлекательное, она почти не слушала. К слову упомянула, что у нее сегодня масса дел: и прачечная, и магазины, и еще что-то. И когда она скрылась в своем подъезде, меня осенила идея: подождать ее и помочь — в прачечной, в магазинах.

Довольный собой, я ждал. Там недалеко от ее парадной очень удобная скамейка.

Она показалась через полчаса. Я бросился навстречу, еще на ходу объясняя:

— Понимаешь, Бемби, давай вместе… Но она не дослушала:

— Да отвяжись ты наконец! Словно получил плевок в лицо. Я отшатнулся.

Потом повернулся и побежал. Она, видно, опомнилась:

— Подожди! Постой, Стрельцов!

Дурацкая у нее манера звать по фамилии. Точно имени нет.

Я бежал, как от погони. Увидел трамвай на остановке. Вскочил, не разбирая номера. Это был конец. Это должен был быть конец.

«Да отвяжись ты наконец!»

Отвяжусь!

Если хоть немного уважаю себя — отвяжусь!

Она меня не любит, это предельно ясно. Зачем-то немного поощряла. Но вот у нее важные дела, и я докучаю, словно дворняжка, не вовремя пристающая со своими собачьими восторгами. Больше никогда не видеть! Забыть! Как-нибудь переживу!

Выживу! Хватит быть верным псом!