Салман Рушди - Ярость

Он мгновенно проникся почти религиозной верой в могущество заокеанского перелета. Это будет спасением от него — и для других, и для него самого. Он прилетит туда, где его никто не знает, и окунется, как в купель, в эту безвестность. Запретные бомбейские воспоминания настойчиво требовали его внимания — память о том дне в 1955-м, когда мистер Венкат — крупный банкир, чей сын Чандра был лучшим другом десятилетнего Малика, — едва переступив рубеж шестидесятилетия, объявил, что решил отречься от мира, принять жизнь саньясина , странствующего в поисках истины отшельника, и навсегда оставил дом, в одной набедренной повязке, столь милой сердцу Ганди, с тяжелым деревянным посохом и чашей для подаяния в руках. Малику всегда нравился мистер Венкат, который поддразнивал его, предлагая произнести скороговоркой свое полное южноиндийское имя, Баласубраманьям Венкатарагхаван — настоящая полисиллабическая гимнастика. «Ну, малыш, давай быстрее! — поторапливал он Малика, когда детский язык спотыкался на слогах. — Разве тебе самому не хотелось бы иметь такое же звучное имя?»

В Бомбее Малик Соланка жил в просторной квартире на втором этаже дома, именуемого «Нурвилль», в квартале Метуолд-Истейт на Уорден-роуд. Другую квартиру на том же этаже занимала семья Венкат, счастливая по всем признакам, что служило для Малика предметом постоянной зависти. В тот день двери обеих квартир были распахнуты, и дети, опечаленные, с расширенными от удивления глазами, толкались между ошеломленными взрослыми, пока мистер Венкат навсегда оставлял свою прошлую жизнь. Из квартиры Венкатов доносились трескучие звуки грампластинки на семьдесят восемь оборотов; это была песня «Инк спотс», любимой группы мистера Венката. Безутешные рыдания миссис Венкат, уткнувшейся лицом в плечо его матери, произвели тягостное впечатление на маленького Малика Соланку. И когда банкир повернулся ко всем присутствующим спиной, чтобы навсегда уйти из их жизни. Малик неожиданно прокричал ему вслед: «Баласубраманьям Венкатарагхаван!» И продолжал повторять имя соседа все быстрее и громче, пока слова не слились в несмолкающую смесь бормотания и крика: «Баласубраманьямвенкатарагхаван-баласубраманьямвенкатарагхаван-баласубраманьямвенкатарагхаван- баласубралтаньямвенкатарагхаван -БАЛАСУБРАМАНБЯМВЕНКАТАРАГХАВАН!»

Банкир в задумчивости остановился. Это был маленький, жилистый человек с добрым лицом и лучистыми глазами.

— Очень хорошо сказано, и скорость впечатляет, — дал он свой комментарий. — И поскольку ты повторил мое имя пять раз и ни разу не ошибся, я готов ответить на пять твоих вопросов. Спрашивай о чем хочешь.

— Куда вы идете?

— Я отправляюсь на поиски знаний и, если это возможно, покоя.

— Почему вы не надели свой офисный костюм?

— Потому что я оставил работу.

— Почему плачет миссис Венкат?

— Спроси у нее.

— Когда вы вернетесь?

— Такой шаг, Малик, человек делает один раз в жизни и навсегда.

— А как же Чандра?

— Когда-нибудь он поймет.

— Вы больше нас не любите?

— Это уже шестой вопрос. Ты исчерпал свой лимит. Будь хорошим мальчиком. И хорошим другом.

Малик Соланка помнил, как его мать — когда мистер Венкат уже спустился по склону холма — пыталась объяснить ему, в чем состоит философия саньясина — человека, который по доброй воле принял решение порвать со всеми земными привязанностями и отказаться от всех мирских владений, которые могли удерживать его в этой жизни, и посвятить остаток дней стремлению хоть немного приблизиться к божественному началу. Мистер Венкат оставил дела в полном порядке, его семья хорошо обеспечена. Однако он никогда не вернется. Тогда Малик не понял практически ничего из объяснений своей матери, но отлично понял Чандру, когда тот чуть позднее, ломая отцовские пластинки с записями «Инк спотс», кричал: «Я ненавижу знания! И покой ненавижу! Я очень-очень сильно ненавижу покой!»

Когда человек без веры пытается копировать поведение верующего, это выглядит вульгарно и ненатурально. Профессор Малик Соланка не стал облачаться в набедренную повязку и брать в руки чашу для подаяний. Вместо того чтобы уповать на уличную удачу и милосердие прохожих, он отбыл бизнес-классом в аэропорт Кеннеди. Ненадолго остановился в гостинице «Лоуэлл», позвонил агенту по недвижимости и — тут ему повезло — поселился в этой просторной квартире в Уэст-Сайде. Вместо того чтобы начать все с нуля где-нибудь в бразильском Манаосе, австралийском Элис-Спрингсе или российском Владивостоке, он приземлился в городе, в котором не был совершенным чужаком и который не был совершенно чужим для него; где он мог свободно объясняться, ориентироваться и — до определенной степени — освоиться с местными обычаями. Он действовал бессознательно и был пристегнут к креслу самолета раньше, чем все обдумал; а затем он попросту принял не самый лучший выбор, сделанный за него инстинктами, согласился следовать не самой подходящей дорогой, которой помимо воли вели его ноги. Саньясин в Нью-Йорке. Саньясин с двухуровневой квартирой и кредитной картой. Все это противопоказано саньясину по определению. Вот и хорошо. Он готов быть воплощенным противоречием и вопреки своей сочетающей несочетаемое природе достичь цели. В конце концов, он тоже ищет абсолютного покоя. В любом случае, его прежнее естество должно быть забыто, стерто навсегда. Нельзя допустить, чтобы однажды его призрак восстал из гроба и утащил его в склеп, где он похоронил свое прошлое. Если ему суждено проиграть, так тому и быть, но пока длится игра, нельзя думать о том, что его ждет в случае поражения. В конце концов, даже Джей Гэтсби, Великий Гэтсби, самый большой притворщик, не сумел избежать поражения в финале. При этом — до того, как был повержен, — он выжил и прожил блестящую, хрупкую и роскошную — типично американскую — жизнь.

Соланка проснулся в своей постели — вновь полностью одетый, с сильным запахом перегара — и снова не имел ни малейшего представления, как и когда оказался здесь. Вместе с сознанием к нему вернулся страх перед собой. Еще одна ночь, которой он не помнит. Еще одна бракованная видеокассета — ничего, кроме мельтешения белых точек, «снега». Хорошо хоть, что на одежде и руках, как и раньше, нет следов крови и при нем не оказалось никакого оружия, тем более такого громоздкого, как кусок бетона. Соланка чуть приподнялся, нащупал пульт и попал на окончание короткой новостной программы из Нью-Йорка. Ни слова о Бетонном Убийце, или Человеке-в-Панаме, или о еще одной убитой красавице богачке. Никаких поломанных живых кукол. Соланка откинулся на подушку, часто и глубоко задышал. Затем скинул уличные ботинки и натянул одеяло на свою готовую расколоться голову.