Клара Санчес - Последнее послание из рая

– Тебе придется быть с ним. Не забывай этого.

– И это никакая не трагедия. Он – человек очень миролюбивый и пунктуальный.

– Вольно же тебе. По-моему, это будет настоящий ад.

Потом я начинаю размышлять о преимуществах, о возможности остаться в этом доме одному и купить себе наконец собаку. Я мог бы прожить, как Эйлиен, за счет организации в Культурном центре цикла бесед о кино, чтения там лекций, даже сочинения книг. А может быть, исходить из того, что доктор Ибарра подарит мне видеоклуб. Думаю, я мог бы удержать себя от наркомании, катастрофические последствия которой, если верить тому, что говорят, быстро дают о себе знать. И уж конечно, я могу оставить себе машину. А на пятнадцать тысяч Эду я смог бы купить себе кучу одежды.

Ключ по-прежнему лежит в конверте в ящике стола. Я спрашиваю, не оставлял ли кто-нибудь для меня сообщения. И мать отвечает:

– Тебе? Тебе никто не звонит. Ты вне игры.

Мне всегда казалось, что подобные фразы рассчитаны на то, чтобы я начал действовать. Ибо когда я был еще совсем маленьким, мать все время настаивала, чтобы я был окружен друзьями. Наверное, у меня никогда не будет детей, дабы им не пришлось прилагать усилий, чтобы понять меня.

У меня появился друг в фильмотеке, который достает мне любую картину, какую бы я ни попросил. Он предложил мне заняться этим делом, но изучить предмет глубоко, для чего он устроит меня в одно из кинематографических училищ. Дело в том, что мне никогда в голову не приходило снова стать студентом. Я взрослый человек и не приемлю никакой иной жизни, кроме жизни взрослого человека. Взрослый человек должен иметь деньги, собственный дом, а не жить как трахнутый попрошайка, все остальное – дерьмо. Так что я вполне понимаю Эдуардо. Он имеет то, что хочет, то, что положено иметь мужчине, который переболел детством и отрочеством и теперь может позволить себе иметь то, что хочет. Нет никакого другого смысла в том, чтобы стать таким человеком, как мой отец или как мои мать и шеф. Так что я понимаю и их. Наступает момент, когда ничто не существует отдельно от тела, совсем ничто, ни самые большие мечты, ни самые малые. И тело требует их исполнения. Думаю, Эду быстро почувствовал этот зов, возможно, даже еще тогда, когда был ребенком. Я тоже.

Человек проходит сквозь Великую память, сквозь всеобщую мечту, не отдавая себе отчета в большинстве случаев, что его пути пересекаются с путями других людей и что, не помня об этих других, он сам просто не существует.

Со мной пришел повидаться Ветеринар. Он в большом зале нашего дома, в котором раньше, по-моему, никогда не бывал. Рядом с ним – моя мать в своем старом, в обтяжку, одеянии, которое она теперь использует в качестве домашней хламиды. Ему и невдомек, можно поручиться, что она только что приняла дозу, потому что субботний день близится к концу, и сквозь окна видно, как ложатся первые тени, серые, подобно цвету солдатской униформы.

Без своего белого халата Ветеринар кажется еще более грузным. На нем охотничий костюм: сапоги, заправленные в них вельветовые брюки и свитер. Он производит впечатление человека, который только что снял с себя патронташ, зайцев и куропаток, притороченных к поясу. Я замечаю, что у него густые, с проседью, волосы, которые сейчас в полном беспорядке. Он протягивает мне руку с официальным видом.

– Сынок, – говорит он, – я понимаю, что этот визит для тебя совершенно неожиданный.

Это правда, настолько неоспоримая, что я молчу. Мать предлагает ему что-нибудь выпить, но он жестом отказывается.

– Не буду ходить вокруг да около, – говорит он. – Я здесь по поводу своего сына. Если не ошибаюсь, вы остаетесь друзьями.

Я согласно киваю и сдерживаю желание сказать ему, что всего несколько недель назад видел Эду.

– Не так давно он приезжал к нам повидаться, – продолжает Ветеринар, – и сказал, что возвращается в Мексику. Но туда он не доехал. И никто его с тех пор не видел.

Ветеринар запускает руку в волосы и приводит их в еще больший беспорядок.

– Буду с тобой откровенен. Я еще сам не знаю, что мне от тебя надо. Я понятия не имею, что происходит. Но я не представляю, есть ли у него еще друзья.

Я рассказываю ему, что тоже видел Эду несколько недель назад, и мне показалось, что у него все было в порядке. О ключе я умалчиваю.

– Где начинать искать? – спрашивает он.

Это странная ситуация, просто какой-то страшный сон.

Мать с серьезным видом рассматривает свою хламиду, но ей никак не удается изобразить грусть. Больше того, когда Ветеринар уходит, она остается серьезной.

– Может быть, ему следует нанять детектива, – высказывает она предположение.

– Я опасаюсь самого худшего, – отвечаю я. – В этом есть что-то совершенно необычное.

– Этот парень всегда был необычным, – говорит мать.

– Но бывают странные люди, с которыми ничего странного не происходит.

– Как такое может случиться? – спрашивает мать. – Как может чья-то жизнь в корне отличаться от сущности человека? С ним происходят странные вещи, потому что он странный человек. А он странный, потому что его мать странная, ведь так?

– С некоторых пор тебе все кажется простым! – говорю я матери.

Эйлиен несколько раз пытался предупредить меня насчет Эду. Его мощная интуиция заставляет меня относиться к нему с уважением. Больше того, ему удалось превратить интуицию в образ жизни, в ремесло.

В понедельник утром я принимаю решение. Беру из конверта ключ с адресом и прошу у матери автомобиль. На шоссе машин довольно мало. Солнце все еще сушит поля. По радио сообщают, что кто-то видел в Галисии НЛО. Я оставляю позади влажные и сверкающие бассейны, а на горизонте в это время поднимаются верхние этажи зданий, которые по мере приближения к ним удаляются одно от другого и увеличиваются в размерах. Растут стремительно. Населяют собой всю землю. Спускаются из-за облаков и сразу же выстраиваются по обеим сторонам Кастельяны. Между деревьями, пересекая площади и фонтаны, движется сама бесконечность.

Эдуардо всегда был горазд превращать простое в сложное. Тем не менее, после того как за мной захлопнулась кремового цвета дверь квартиры сто двадцать один, я чувствую себя Алисой, которая легко совершила невозможное – прошла сквозь зеркало в Зазеркалье, ничего не запачкав. Меня охватывает тишина помещения, в котором никто не живет, помещения покинутого, о котором никто не думает. В окна проникает свет, который не существовал, пока его никто не видел. Свет, брошенный на произвол судьбы. Часть штор наполовину приспущена. За ними и за плоской крышей дома напротив существует мир, пребывающий в постоянном движении и верный самому себе. В нем нет ничего отсутствующего, хотя и отсутствует Эдуардо.