Ирина Лобановская - После третьего звонка

— Могу бросить только тебя, если ты так настаиваешь на определенном поступке! — легко согласился с ней Виктор и аккуратно опустил трубку.

Больше он ее не поднимал.

В декабре у Виктора открылась, наконец, долгожданная выставка на Кузнецком. Сколько лет он добивался, ждал этого, а увидев свои имя и фамилию крупными буквами на огромном полотне, чуть не заплакал в голос, как ребенок. Он, Виктор Крашенинников, на Кузнецком!

Однако его радость оказалась преждевременной и недолгой. Если раньше пробиться сквозь отборочные комиссии всемогущего Союза художников было попросту невозможно, если нельзя было даже представить себе существование ни частных худсалонов, ни вольных распродаж, то теперь нереальным стало совсем другое: безумная, волнующаяся, рвущаяся в залы толпа любителей, ценителей, поклонников, которая часами когда-то обвивала Манеж и разносила Кузнецкий и Волхонку. Толпу не страшили морозы, она готова была стоять в жару и под ураганным ветром. Но то раньше…

Сейчас в Манеже продавались либо импортные тряпки — дешевая распродажа! — либо дорогие автомобили. А Виктору Крашенинникову, который выпустил свой первый в жизни каталог, пришлось довольствоваться почти пустым залом, где стены с ним поделила Тата Крохина, удивительно талантливая и самобытная художница и жутко страшная баба. Своя в доску,

Тата бродила по блестящим полам Кузнецкого, оскалившись в улыбке во всю длину огромного рта, и повторяла:

— Ну, ты подумай, Витюха, прорвались на Кузнецкий! Сподобились! В кои-то веки! Ну, ты только подумай!

— А что толку-то, бестолочь?! — попытался вправить ей мозги мрачный Виктор. — Видишь, никого нет! Где очередь, поклонницы, цветы, автографы? Где телевидение, радио, журналисты с диктофонами? Где мои и твои приятели-пьяницы, Венька Туманов, в конце концов?! Гера хоть позвонил, сказал, что лежит с ангиной…

— Поклонниц ему захотелось, батюшки! — насмешливо фыркнула Тата. — По шлюхам соскучился! Неужели давно не видал? Ну, пойди прогуляйся, тут недалеко! Ты радуйся, что на Кузнецком висишь! Ведь висишь же, Витька! И я заодно!

— Вишу, вишу, — уныло согласился с ней Виктор. — Я вижу, что вишу. Но радости от этого никакой не испытываю.

Он сидел на подоконнике с ногами, курил, несмотря на категорические запреты администрации, и грустно смотрел в окно на заснеженный и скользкий Кузнецкий.

Прибежала Анька-зараза в новых сапогах на жутких каблучищах — когда только покупать успевает? И как она шею себе не сломала с их помощью на стеклянно-обледеневшем склоне? Привела с собой раскосое татаро-монгольское иго — сыновей-погодков Петьку и Ваньку, которые с дикими воплями и криками, пугая до полуобморока старушек-смотрительниц, начали носиться по шикарному паркету, пытаясь догнать друг дружку. Анька-стерва на сыновей никакого внимания не обращала и принялась расцеловывать Виктора, сияя от гордости и счастья: ну как же, муж висит на Кузнецком!

От жены невыносимо пахло косметикой и духами.

— Похоже, ты скупила оптом все запасы Риччи в Москве, — отстраняясь от нее, холодно заметил Виктор.

Никак не прореагировав и на это, Анька радостно похлопала ладошками с ярко-красными ногтями и ликующе пропела:

— Ах, как чудно, Витюша, как прекрасно! Скоро приедут мои подруги! Я всех пригласила!

"Надо сматываться! Подруг мне ни за что не вынести", — мгновенно сообразил Виктор и незаметно для жены мигнул Тате. Та поняла его без единого слова и тут же охотно, с видимым удовольствием отправилась показывать Аньке выставку.

Более бесполезного занятия не существовало. Анне — и что-то объяснять! Но Тата — свой парень, и ей известно про Виктора все, кроме одного: как погибла почти двадцать лет назад ее лучшая подруга Таня Сорокина. Но этого не знает никто. И не должен знать.

Таня… Да будь она жива, разве когда-нибудь Крашенинников подошел бы близко к Аньке и даже к Оксане, своей первой жене?

Однако пора делать ноги, пока Тата развлекает и отвлекает его прекрасную половину. И Виктор рванул в мастерскую. Дальнейшее он тоже помнил достаточно хорошо. Через полчаса заскочил Алексей с извинениями, что опоздал на открытие выставки, и они принялись пить. Надо ведь отметить событие! Потом их уже увлекло, захватило, и начались дружеские объятия, откровения, словоизлияния…

Алексей, старый школьный друг, алкоголик и добрый парень, у которого Виктор в свое время увел Аньку — просто так, от нечего делать — был жонглером и постоянно разъезжал с цирком по стране. Изредка появляясь в град-столице, он всегда первым делом спешил к Виктору — раньше домой, теперь в мастерскую. Выслушивал все новости, рассказывал свои, узнавал про мальчишек, к которым искренне привязался, а потом пил, пил, пил по-черному, забывая числа и дни недели и засыпая прямо за столом, уронив рано облысевшую большую голову.

— Твой приятель мне надоел! — взвилась как-то Анька.

— Он такой же мой, как и твой! — отпарировал Виктор. — Забыла, что ты с ним спала? Только Алексей, в отличие от меня, оказался проницательным и дальновидным и хорошо понимал, чем ему грозит женитьба на тебе.

— Ну, положим, спился он без меня! — заявила Анька.

— Зато я — с тобой! — легко нашелся Крашенинников. — Результат один и тот же, зато условия ох какие разные! Слишком неравноценные и, понятно, не в мою пользу, заметь!

Анька, конечно, разоралась. Виктору ей даже отвечать иногда не хотелось — дура есть дура.

Да, здорово они тогда надрались с Алешкой… Пришла Тата и немного посидела, раскурив сигарету и плеснув себе в чашку чая. Она давно была хорошо знакома с Алексеем.

— Мальчики, — неожиданно заметила она, — по-моему, вы кое-что не разглядели в Анюте.

Виктор так и подскочил, чуть не опрокинув свой стакан.

— Это чего же такого мы с Алексисом, два слепца, не разглядели в драгоценной Анюте? — мрачно спросил он, приблизив лицо к Таткиному, безобразному и родному. — Не въехал! Неужели в ней все-таки сокрыта некая тайна, о которой никто не подозревает? Загадочное нечто?

Тата безмятежно улыбалась. Она давно привыкла не слушать его пьяный бред.

— Алешенька, — ласково сказала Тата, решившая вдруг напомнить о морали, — ты напрасно отпустил Аню… Тебе не стоило с ней расставаться…

— А-а! — грозно зарычал, оскалившись, Виктор. — Значит, это я ее испортил? Это ее так изуродовала жизнь со мной?!

— Витюшенька, — совсем разнежилась от горячего чая Тата, — ее никто не уродовал. Это вы сами себя водкой искорежили до безобразия.

— Таточка, ты не права, — кротко возразил Алексей.

Выпив, он становился настоящим телком.

Виктор счел необходимым возмутиться и принять серьезные меры. Крохина, хоть и свой парень, но явно превысила сегодня всякие полномочия.