Ирина Лобановская - После третьего звонка

Из кухни появилась Неля и поинтересовалась, что больше любит великий художник: гуляш или котлеты?

— Котлеты! И гуляш! А макароны можно совсем не варить! — объявил Крашенинников.

— У тебя как в ресторане! — восхитился Венька. — Нет, я тебе жутко завидую, мазила, тебя бабы любят! За что они тебя любят, Витюша?

Нелька не стала дожидаться ответа и снова ушла на кухню к котлетам.

— Это сложный вопрос, — заломался Виктор. — В двух словах не расскажешь.

— Можно в трех, — великодушно разрешил Венька. — Страшно интересно узнать, чем ты их так припаиваешь раз и навсегда? Только не начинай с банальностей типа "чем меньше женщину мы любим". Это уже всем давно известно и смертельно надоело!

— Любить за что-то нельзя, приятель, — задумчиво сказал Виктор. — За что-то можно только не любить. Любят потому, что любят — вот и все! А девки до сих пор хвостят, фактик налицо. И вместе с тем полное фуфло. Но ты зря в таком напряге дуешь вслед за мной по той же самой дороге: дорогу нужно выбрать совсем другую, Вениамин! Свою собственную, заметь! Ты похож на меня, за то и держим, и это страшно! Доходит?

— А кого ты так напряженно ждешь? — спросил Венька.

Крашенинников вздрогнул. И этот со своей проклятой интуицией и тонкостью!

— Ты чересчур догадлив. Это вредно для здоровья, — буркнул Виктор. — Развивать тебе дальше теорию моего обаяния или обойдешься?

Он ждал Таню. Но Таня придет не раньше завтрашнего вечера. До него еще нужно дожить. Здесь подойдет любое времяпровождение.

— А действительно, почему ты не поехал в Италию? — спросила, едва появившись, Таня.

И она вроде Анны!

— Только не заявляй мне, пожалуйста, что отпустить тебя "не хочет Родина твоя". Она как раз очень хочет тебя отпустить.

Виктор засмеялся.

— Подаешь надежды, Танюша! Эту песню раньше было неплохо исполнять хором у ворот посольств. Особенно привлекать она должна сексуальные меньшинства и вообще всех не спокойных в сексуальной области господ!

— Почему? — удивилась Таня.

— Ты невнимательна к деталям, Танюша! Там есть великие слова: "а душа ждет не дождется, чтобы ночь пришла!"

Таня улыбнулась.

— Ты все-таки неисправим!

— А в какую сторону ты хотела бы меня исправить?

— Ну, например, в сторону Италии. В данном конкретном случае. Разве тебя не привлекают красоты Рима, Милана, Венеции и творения древних мастеров?

— Не привлекают! — отрезал Крашенинников. — Ни на одно мгновение! Зачем мне, Танюша, чужая земля? Я хочу каждый день видеть тебя и говорить с тобой, а ты ведь не будешь приходить ко мне в Риме!

— Глупый, ну куда же я денусь? — усмехнулась Таня. — В Риме, конечно, не буду, а вот как только ты вернешься сюда…

— Нет! — закричал Виктор, не дав ей закончить фразу. — Я боюсь, Танька, что ты вдруг исчезнешь, снова пропадешь, что я тебя больше никогда не увижу и не могу, не хочу остаться без тебя даже на какое-то время! Хрен с ней, с Италией! Что я там не видал?

— Я думаю, что ничего, — резонно заметила Таня.

— Ну и плевать! Каждому свое! Перебьюсь как-нибудь! И вообще "давно пора понять настала, что слишком призраки люблю!"

— Снова любимая радиостанция? — осведомилась Таня.

— Она самая! — Виктор подошел к картине у стены. — А знаешь, Танюша, я ведь продал ту девушку в автомате-аквариуме… За бешеные "бабки". Тебе жаль?

Таня пожала плечами.

— Ну, почему? Все продается и все покупается. И тебе ведь нужны деньги, у тебя дети…

Виктор недобро посмотрел на нее.

— Мне ничего не нужно, заметь! Монеты нужны Анне, а я кормлюсь тут с помощью сердобольных потаскушек — они всегда очень добры, Танюша! — да варю себе белобрысые сосиски! Жить с Анной — сомнительное наслаждение, осточертело собачиться, но винить мне, кроме себя, некого, так что вопрос исчерпан. Не больно удачная, а все-таки жена. Она постоянно стандартно обвиняет меня в том, что я испортил ей жизнь, что она только сидит, как пуговица, дома с детьми, ни в кино, ни в театр, и голова немытая! Я посоветовал ей голову вымыть — так что было!

Таня засмеялась.

— Но иногда, Танюша, она выдает прямо языковые перлы, такие лексические находки, которых я от нее никогда не ждал! Полный атас! Когда до нее впервые дошло, что я трахаюсь с кем попало направо и налево, она выдала феноменальную, способную потрясти любое воображение фразу! Анна орала, что я обольстительный урод: челюсть, как ковш экскаватора, глаза жидкие, из яичницы! Правда что ль? — И Виктор машинально провел рукой по своему подбородку. — За бородой не слишком заметно ковша! А глаза? Ну, ей виднее! Собака лает — караван идет… Давно бы сделал ноги, да куда и зачем? Недавно читал прекрасного поэта и, видать, очень умного человека, нашел у него верлибр про меня и Анну. Представляешь, всего три слова, но какие: "Осознал. Содрогнулся. Привык". И ничего больше!

— А зачем ты, Виктор, написал за нее несколько работ, с которыми она вступила в Союз художников? И даже не содрогнулся? Слишком привык? — холодно спросила Таня.

Крашенинников покраснел и опустил голову, побалтывая в стакане водку.

— Убудет меня, что ли? — пробормотал он. — А ты тоже, оказывается, умеешь быть жестокой, Танечка! Ну, все правильно! Все та же страшная сила инерции, как тогда с Оксаной… Она затягивает меня, Таня, тащит за собой, волочит, словно щепку в водовороте… И я давно не сопротивляюсь. Не все ли равно? Пусть останется Анна на шее. Знаешь, — он оживился, — я расскажу тебе кое-что очень интересное, о чем мало кому известно! Но это святая правда, поверь! Один художник, так, не больно даровитый, но весьма шаловливый — он давно уже в Штатах, о нем Довлатов в книге упоминал — вступил в Союз художников с рисунками Гитлера!

— Как это? — растерялась Таня.

— А очень просто! Где-то нашел копии — он пронырлив, как ящерица! — и представил, переписав, как свои работы. Самое оно! Прошел на ура! Я видел: очень неплохие пейзажи. Гитлер все больше природу изображал. Вообще, видать, способный и образованный был юноша: рисовал, на скрипке играл… Тоже, я слышал, талантливо. Родители прочили ему карьеру музыканта. Так что талант ничего еще не оправдывает, Танюша, заметь…

— Писал, философ, а не рисовал, — лукаво поправила Таня. — Кто меня обучал тонкостям русского языка?

Виктор ухмыльнулся.

— Теперь нам, Танюша, не до тонкостей. А живопись давно уже пустое дело. Гибельное. И скульптура заодно. Потому что мы когда-то напрочь похерили религию. Но без Бога плоть греховна — и атас! Только кисть верующего человека может сотворить нравственное полотно, только духовность создаст прекрасную, а не сексуальную наготу. Чтобы любоваться и восхищаться, но не желать. У Иванова обнаженные лишены всякой заманчивости, эротики и похоти. Кощунственно даже представить такое — секс у Иванова… Люди крестились в реке, увидели Христа… Все очень просто! Блаженная чистота… Тела и души. И дело вовсе не в сюжете картины! Заявив, что Бога нет и на долгое время с ним распрощавшись, мы начали бессознательно малевать грешное тело, всячески подчеркивать его формы и выпячивать его обольстительность… Реалисты… Навострились изображать соблазнительную плоть — и ничего больше!.. А она шибко привлекательна!.. Сплошная плоть в одежде и без оной. Улет! Ты вспомни и сравни работы разных мастеров! Мы безбожники, Танюша, это страшно… Любой из нас… Значит, я занимаюсь уничтожением своей души… Ежедневно. Такой вот замечательный вывод… Актеры, правда, по слухам, живут и вовсе без нее…