Ирина Лобановская - После третьего звонка

— Не слыхал, — с уважением сказал Петр. — Прямо так о тебе и написал? Ишь ты! Да, а как тебя зовут? Сколько сижу, все не спросил…

— Бывает, — хмыкнул Виктор. — И я тоже хорош! До сих пор не представился! Позвольте отрекомендоваться, — он встал и шаркнул ногой. — Виктор Крашенинников собственной персоной! Завсегда к вашим услугам!

— Витюха, значит? — обрадовался Петр. — Хорошее имя!

Что он все так радовался именам? Забавный тип! Виктор сел и снова закурил.

— Куришь? — он подвинул Петру пачку. — Пользуйся!

— Дорогие! — почтительно оглядывая коробку, сказал Петр. — Богато живешь! За твои картинки хорошо платят?

— Есть такое дело, — пробормотал Виктор. — Жаль, Петруха, что я к тебе раньше не подошел: у меня выставка была на Кузнецком, пригласил бы тебя посмотреть. А теперь закрылась.

— Ну, ничего! — утешил Петр. — Другая будет. Тогда и приду!

Крашенинников пристально осмотрел его сквозь синеватый табачный дым.

— Значит, закорешили мы с тобой? — спросил он вполне утвердительно. — Это приятно! Уговорим бутылку-то? Еще одна имеется. Все за тебя решать надо…

Петр поежился.

— Пьешь ты много, Витюха! Даже я и то так сразу не могу…

— Ништяк, привыкнешь! — утешил его Виктор. — Зато у меня оправдание найдено, вот послушай:

А квартирка-то своя имеется?

— Неужели! — тихо отозвался Петр. — Сам отделал всю и обставил!

— И баба есть? — Виктор по новой налил Петру и себе.

Петр как-то странно сморщился.

— Неужели… — пробормотал он без прежнего оттенка уверенности и гордости. — Да тоже крикливая попалась, вроде твоей Анюты, пью, дескать, я много, ругаюсь… Уйти все к кому-то грозится.

— Песня знакомая, — согласился Виктор. — А ты наплюй: все равно последние верные жены ушли за декабристами в Сибирь! И сколько сидим, я от тебя пока ни одного бранного слова не слыхал. Может, заливает подруга? Они все врать здоровы! И вообще, заметь, к вопросу о ненормативной лексике так просто не подступишься. Какая разница, нормативная она у тебя или нет? Главное, чтобы поступки твои были нормативные, жизнь нормативная, душа! А лексика? Тьфу! Поверхностный слой, как пыль на земле! Суть — в ее глубине.

Петр снова глянул на Крашенинникова с уважением.

— А твоя-то… скоро придет? — спросил он осторожно.

— Это ты про кого? — наморщил лоб Виктор.

Он уже начисто забыл свое сообщение о Нельке.

— Да вот, — неуверенно проговорил Петр, — Неля, что ли…

— А-а, эта! Старая клюшка! Орешек мне не по зубам — и так уже четыре коронки, — махнул рукой Крашенинников. — Ништяк, не бери в голову! Придет, не придет… Без разницы! Вот Танюша скоро появится, — он быстро глянул на часы. — Очень скоро, Петруха…

У Петра растерянно вытянулось лицо.

— Ты про Танюшу не говорил… Это у тебя еще одна, что ли? А Анна как же?

— Ну, ты даешь, Петр! — развеселился Виктор. — Я ведь тебе объяснил ситуацию: богема, развратники! И все такое прочее! Улет! Беда, Петруха, с творческими людьми. Настоящее наказание, стихийное бедствие — иметь с ними дело! А Таня, если помнишь, это та самая, которую ты тогда встретил со мной в лесу… Вместе со своим корешом.

— Таня… — прошептал ошарашенный Петр. — Так ее Таней звали…

— Ну да! — кивнул Виктор. — Только не талдычь, что имя хорошее: обрыдло, понимаешь? Смени пластинку!

Лицо у Петра стало на глазах меняться, темнеть от страха, съеживаться, сморщиваться… Он весь застыл на стуле, превратившись в мраморное изваяние алкаша, судорожно вцепившегося в стакан с водкой.

Крашенинников окинул его профессиональным взглядом. Неплохо бы сделать набросок, картина очень впечатляющая: строитель капитализма в России! Герой нашего времени! Коммунизм не состоялся, социализм создать не удалось, так теперь, глядишь, на буржуазном фронте чего-то получится…

— Так она не умерла тогда, что ли? — робко, неуверенно спросил Петр. — В лесу?

— Почему не умерла? — невозмутимо сказал Виктор. — "Уж если я чего решил, так выпью обязательно". "Какой бы мы красивой были парой, когда бы не было…", — он пристально взглянул на Петра. — Похоронили ее, браток! Но без меня. С двусторонней пневмонией я валялся, без сознания, с двумя вывихами и сломанным носом по твоей милости! С температурой за сорок! Чуть Богу душу не отдал! Но оклемался! Себе на горе, людям на беду!

Лицо Петра приобрело страшный землистый оттенок.

— Так как же… — начал он и осекся, не в силах продолжать.

— Темнота ты, Петруха! — посетовал Виктор. — И с подсознанием у тебя большая напряженка! О Фрейде, небось, не слышал? Оно, впрочем, и к лучшему! К чему себе голову чепухой забивать!

— Чокнутый ты! — в страхе прошептал Петр. — Я и раньше заметил…

— Не дрейфь, Петро, я в полном порядке! — успокоил его Виктор. — На учете в диспансере не состою, так что дееспособен и за свои поступки отвечать по закону обязан!

— А родители твои где? — вдруг спросил Петр.

— Ты чего о родителях вспомнил? — удивился Виктор. — Всю биографию хочешь знать? Отца никогда не видел, а мать десять лет назад умерла. Она у меня старенькая уже была, я у нее родился под завязку, единственный поздний ребенок.

Петр как-то сразу обмяк и посмотрел участливо.

— Я тоже без отца рос, — сообщил он. — Из Твери я… Тут недалеко.

— А это действительно недалеко! — обрадовался Виктор. — Я знаю Тверь: чудесный городок! Старинный, сказочный, волшебный! На Волге! А какой у вас там музей Салтыкова-Щедрина! В жизни нигде такого не видал!

— Кого музей? — недоуменно спросил Петр.

— Салтыкова-Щедрина, темнота! — повторил Виктор. — Неужели не читал? В школе проходили!

— Не помню, — пробормотал Петр. — Это давно было… Я потом сразу в армию попал… Ты не служил?

— Бог миловал, — сообщил Виктор. — Я от армии в институте косил. Ну, валяй дальше! У нас с тобой сегодня получается вечер под названием "Расскажи мне о себе". А чего ты назад в Тверь не вернулся? Видать, чтобы любимый город спал без тебя спокойно?

Петр снова съежился, сжался в грязный плотный комок. Свою водку он так и не допил, и Крашенинников подумал, что он сильно загнул по поводу своего пьянства.

— В армии… — пробормотал Петр. — Ты не служил, не поймешь… Я молодой был, тосковал шибко… И женщина у меня до армии была… Зоей звали.

— Хорошее имя! — быстро вставил Виктор.

Петр глянул на него с ненавистью.

— Заткнись ты! Что ты понимаешь?! Я без нее… Но это так поначалу казалось… Я просто без бабы обезумел… Когда молодых, здоровых мужиков отрывают на два года от баб — это подонство, Витюха… Один у нас, грузин, вешаться надумал… Спасли. И под суд отдали. А мы с Толиком сбегли. Ночью как-то ушли, под Москвой мы стояли, тут недалеко…