Елена Катишонок - Против часовой стрелки

Точка отсчета не вызывала вопросов. Ирина встревожилась, но внучку не расспрашивала. Успокаивало, хоть и слабо, что муж и жена — одна сатана, поспорят и помирятся, только бы Лельке под горячую руку не попасть. Если Тайка в первый раз за нее не вступилась, не вступится и теперь. Детей от родителей не убережешь.

Своего не тронут, думала с горечью.

Сердце успокаивалось, когда приходила к сыну. Какие разные судьбы, не уставала удивляться, и тихонько стучала по столу, чтоб не сглазить. Милочка ждала второго, сын выстаивал очереди — добывал где-то апельсины, а невестка непременно опускала ей в сумку тяжелый оранжевый мячик, и в комнате надолго поселялся праздничный аромат.

Пришло письмо из Варшавы, тонкий голубой конверт с яркими марками. Ванда писала, чередуя русские и польские слова, что живут у ее «матки», дети ходят в школу, а сама работает уборщицей в парикмахерской; а что денег нет, то не привыкать, зато «спокой»; спасибо, сестра! Звала в гости — быстро потеряла чувство реальности. Ира хранила письмо, но ответ писать не стала: к чему тревожить человека. А главное, о чем писать?.. «Ну, не знаю, — Тоня, по обыкновению, была недовольна, — я бы написала». — «Пиши!» Но на лице у сестры ясно обозначилась растерянность. О чем писать-то? О борьбе с грызунами? О происках невестки? Или… про Симочку? Махнула раздраженно рукой, совсем как мать: «Дай спокой».

Дни не летели, не шли, а тащились, и хоть не были совсем одинаковыми, усыпляли своей однообразностью, как диета язвенника: ничего горячего, острого, пряного.

Весна тоже устанавливалась какая-то малокровная, и жаворонков не было слышно: то ли не хотели прилетать, то ли заскучали от равнодушного приема и не пели. Вата между рамами стала похожа на посеревший снег во дворе за сараем — или наоборот, островки того снега напоминали грязную вату, и больше всего хотелось лечь в постель и спать, но в пятницу раздался стук в дверь, вошла Лелька, держа руку в варежке у лица, и глухо выговорила сквозь варежку:

— Я буду жить у тебя.

С той минуты, как она переступила порог, Ирина стала только бабушкой и за внучку переживала не меньше, чем в самый первый год ее жизни, но если пятнадцать лет назад она могла полагаться на стариков, Матрену с Максимычем, то теперь была одна.

Лениво спотыкающееся время полетело так стремительно, что старый будильник захлебывался и давился минутами, едва успевая их отстукивать от завода до завода. Если бы не привычка к запасливости, то есть обыкновение спешить минут на десять — вполне извинительная привычка, а вовсе не гордыня, не попытка обогнать время — так вот, если бы он не забегал немножко вперед, то его постигла бы судьба хронометра, некогда принадлежавшего Герману. Конечно, дворняжка-будильник и сравниться не мог со своим собратом по ремеслу, выписанным из Швейцарии: тот показывал время тютелька в тютельку, но захлебнулся от негодования из-за пустяка, когда человек в красноармейской форме, во время увлекательной экскурсии по хутору, откуда Германа с женой и малышом уже увезли, остановился перед диковинными часами и пощелкал ногтем по полированному стеклу циферблата; потом взглянул на свои наручные часы и покачал головой. Не в силах вынести фамильярности чужого служаки, хронометр, сам добросовестнейший служака времени, замер, и никакими силами невозможно было заставить его сменить гнев на милость.

Лелькины учебники и тетради заняли свое законное место в магафоне.

Зажила перебитая переносица, сошли отеки с лица, спасибо чудодейственной арнике.

Весна разогналась, наконец, и в «Детском мире» толпились очереди за летними пальто.

А как же «религиозное мракобесие»? Детская комната, прочно поселившаяся в снах бабушки и внучки? Милиционеры в синих шинелях?..

Все так же пылились игрушки в окне опасной комнаты, но ни милиция, ни женщина с вогнутым лицом не появлялись в квартире «7А».

А Тайка, неужели она сложила оружие? — Как бы не так!

Неизвестно, обратилась ли она в детскую комнату, но у матери ее не видели. Зато часто звонил телефон, к явному неудовольствию Надежды. Всегда благоволившая к Таечке, она выслушала обещание устроить скандал в школе и неожиданно зачастила раздраженным и более громким, чем требовалось для телефона, голосом: «Я ваших делов не знаю и знать не хочу, разбирайтесь сами!» — и хлопнула трубку. Для собеседницы ли это говорилось или для беглянки вместе с ее укрывательницей, непонятно, но Надя вдруг сунула Лельке шоколадку, а все знают, что флюгер поворачивается, куда ветер дует.

Директор школы был очень высок, худ и неулыбчив. На месте потерянного на войне правого глаза — повязка. Он спешил на урок, отчего выслушал родительницу стоя, и поэтому Таечкина миниатюрность, всегда приводившая мужчин в умиление, сделала разговор затруднительным. От этого и тирада вышла неудачной, тем более что в единственном глазу собеседника не было видно сочувствия. Он дождался паузы: «Я понял, что ваша дочь не пришла домой… когда, в пятницу?»

Таечка энергично кивнула.

— То есть в последний раз вы ее видели в пятницу утром?

— Вот именно, — горестно подтвердила она бестолковому.

— Сегодня четверг, — директор старался приглушить гулкость своего голоса, которого так боялись школьники, — и вы до сих пор ничего не предпринимали? Ребенок не пришел из школы, — поднятая ладонь остановила Тайкин протест, и она не посмела ослушаться, хоть и не знала, что на войне он командовал артиллерийским взводом, — а вы только через неделю?..

Раздался второй звонок. Она успела вставить торопливую фразу о «сложных семейных отношениях», но директор, с картой и указкой в руке, взялся за ручку двери, пропустил ее вперед и пошел в класс, где его ждала история Средних веков и тридцать девять учеников. Он спускался по лестнице и не слышал гневного Тайкиного обещания положить конец этому самоуправству, а услышала пожилая учительница, за которой тянулся послушный хвост второклассников, обтекая чью-то сердитую маму. Высокие коридоры опустели и затихли. Маленькая нахохлившаяся женщина яростно пихнула входную дверь, но тяжелая дверь не ощутила толчка и закрылась медленно и с достоинством, как делала это почти шесть десятков лет.

Тем не менее Тайка о своей угрозе не забыла и твердо вознамерилась прийти еще раз. И пришла бы, наверное, если бы муж не выбил ей два передних зуба, отчего внешность сильно проиграла, а дикция утратила четкость, так что идти надо было не к директору школы, а к зубному врачу.

Когда же врач вернул ей утраченный шарм, идти в школу не было смысла: дорога ложка к обеду.

Поздняя весна оказалась очень кстати, потому что не пришлось покупать летнее пальто, а легкий голубой плащ Лельке очень шел, причем стоил намного дешевле пальто. Маленькая денежная победа, столь важная сейчас, когда стало нужно жить на те же 52 рубля вдвоем.