Филип Рот - Призрак уходит

А уступил не только из-за упорства, с которым он стремился пробить брешь в моем одиночестве, но и потому, что впервые столкнулся с человеком такого типа — взрослым, чье грустное детство определило, как он говорил, все шаги, предпринятые им после смерти от рака матери, сделавшей круглым сиротой его, десятилетнего мальчишку, четыре года спустя после того, как отец, владелец хартфордского магазина линолеума, был безжалостно вырван из жизни той же болезнью. Ларри, их единственного ребенка, послали к родственникам, в пригород тусклого фабричного городка Уотербери, штат Коннектикут, к юго-западу от Хартфорда, на реке Ногатак. Там в дневнике под названием «Что нужно сделать» он записал программу действий, которую неукоснительно выполнял на протяжении всей последующей жизни; строжайшим образом подчиняя свои поступки поставленным целям. Учиться он хотел исключительно на «отлично» и еще школьником яростно спорил с учителями, почему-либо недооценивавшими его достижения. Летом он занимался на курсах, стремясь скорее окончить школу и поступить в колледж раньше, чем ему минет семнадцать, таким же образом он проводил каникулы в Университете штата Коннектикут, где имел полную стипендию на обучение и круглый год работал в библиотечной котельной, чтобы платить за комнату и питаться, а затем, получив диплом, сменить (как задумал в десятилетнем возрасте) полученное при рождении имя Ирвин Голуб на Ларри Холлис, записаться в военно-воздушные силы, стать боевым пилотом, официально именуемым «лейтенант Холлис», получить право на льготы для демобилизованных и поступить в Фордэмский университет, в Нью-Йорке, компенсировав три года службы в авиации тремя годами бесплатного обучения на юридическом факультете. Служа боевым пилотом в Сиэтле, он напористо ухаживал за едва окончившей школу хорошенькой девушкой по фамилии Коллинз, отвечавшей всем требованиям, которые он предъявлял к будущей жене. Среди них было ирландское происхождение, темные вьющиеся волосы и такие же, как у него, светло-голубые глаза.

— Я не хотел жениться на еврейке. Не хотел, чтобы моих детей воспитывали в иудаизме или обязывали считать себя евреями.

— Почему? — спросил я его.

— Потому что хотел для них не этого.

Он этого хотел или он этого не хотел — вот единственное, что я слышал, расспрашивая соседа о строгом устройстве, которое обрела его жизнь под воздействием неотступных и неустанных усилий. Впервые постучавшись в мою дверь — буквально через несколько дней после того, как они с Мэрилин въехали в ближайший ко мне дом, примерно в полумиле по проселочной дороге, — он сразу же решил, что мне нельзя каждый день садиться за стол в одиночестве, а значит, я должен обедать у них как минимум раз в неделю. Он не хотел, чтобы я был один в воскресенье. Мысль, что кто-то живущий рядом одинок, как когда-то он, ребенок-сирота, удивший по воскресеньям рыбу в реке Ногатак с дядюшкой, государственным инспектором молочных ферм штата, была для него просто невыносима, и он настоял на встречах воскресным утром для совместных походов в лес или, если погода не позволяет, партии в пинг-понг. Пинг-понг я выносил с трудом, но все же легче, чем разговоры о том, как пишутся книги. Он задавал чудовищные вопросы и не слезал с тебя, пока не получал ответа, казавшегося ему удовлетворительным. «Откуда берется замысел?», «Как вы догадываетесь, хорош он или плох?», «Как узнаете, где применить диалог, а где рассказ от третьего лица?», «Как узнаёте, что дело подходит к концу?», «Как выбираете первое предложение? А как название? А концовку?», «Какая ваша книга лучшая?», «Какая худшая?», «Своих героев любите?», «А вам случалось убивать героя?», «Один писатель как-то сказал по телевизору, что герои завладевают повествованием и дальше пишут уже сами. Это правда?»

Он хотел иметь сына и дочку, и только когда родилась четвертая девочка, Мэрилин разрушила его планы, отказавшись от новых попыток произвести на свет наследника, хотя появление сына присутствовало в программе, которую составил десятилетний Ларри. Он был крупным мужчиной с квадратным лицом, волосами песочного цвета и яростными глазами — светло-голубыми, но яростными, в отличие от красивых светло-голубых глаз Мэрилин и их четырех хорошеньких дочерей, которые, каждая в свое время, поступили учиться в Уэлсли, так как сестра его лучшего друга и сослуживца по военно-воздушным силам училась в Уэлсли и, когда Ларри познакомился с ней, продемонстрировала манеры и элегантность, которые он хотел видеть у своих дочек. Когда мы отправлялись в ресторан (а это происходило в каждый второй субботний вечер — и против этого тоже было не возразить), он неизменно находил повод придраться к официанту. Причиной жалоб всегда был хлеб. Недостаточно свежий. Не тот сорт, что он любит. Нехватка.

Однажды вечером он неожиданно заявился ко мне после ужина и привез пару рыжих котят: одного с длинной шерстью, другого с короткой, оба восьми недель от роду. Я никогда не просил привозить мне котят, и он не предупреждал, что готовит такой подарок. Но так случилось, что, придя утром на прием к офтальмологу, он увидел возле стола регистраторши объявление: «Котята. Отдам в хорошие руки». После обеда он съездил к ней домой и выбрал из шести имевшихся двух самых симпатичных. Для меня. Ведь, увидев объявление, он сразу обо мне подумал.

Доложив это, он спустил котят на пол и прибавил:

— Вы живете неправильно.

— А разве бывает иначе?

— Да. Например, у меня. Имею все, чего хотел. И не хочу, чтобы вы продолжали сидеть в одиночестве. И так хватили его с избытком. А это, Натан, немыслимо.

— Сами вы немыслимы.

— Я живу правильно. И вас хочу подтолкнуть к норме. Такое одиночество губительно для человека. Пусть у вас будут хотя бы эти котята. Все, что им нужно, у меня в машине.

Он вышел за дверь и, вернувшись, высыпал на пол содержимое двух огромных пакетов из супермаркета: шесть маленьких игрушек, которые можно гонять по комнате; двенадцать жестяных банок кошачьего корма; большой мешок с наполнителем для кошачьей уборной и пластмассовая ванночка для тех же целей, две пластмассовые миски, куда выкладывается еда, и две пластмассовые чашки для воды.

— Вот! Все, что необходимо. Они просто чудо. Взгляните! Сколько они принесут удовольствия!

Он был предельно серьезен, и я покорно ответил:

— Да, Ларри, вы все продумали до мелочей.

— Как вы их назовете?

— А и Б.

— Нет. Им нужны настоящие имена. Вы и так целый день возитесь с алфавитом. Назовите короткошерстую — Корри, а длинношерстую — Длинни.

— Хорошо, так и поступлю.

В единственных приятельских отношениях, нарушавших мое одиночество, я принял роль, которую предназначил мне Ларри. Я полностью подчинялся его предписаниям, как это делали и все другие. Только представьте себе: четыре дочки, и ни одна не сказала: «А я хотела бы учиться в Барнарде» или «А я хочу поступить в Оберлин». Наблюдая его в семье, я видел, что он совсем не похож на устрашающего тирана-отца, и тем более изумлялся тому, что, насколько мне было известно, ни одна дочка словом не возразила на его непоколебимо уверенное: «Будешь учиться в Уэлсли, и точка!» И все-таки их покорность удивляла гораздо меньше, чем моя собственная уступчивость. Ведь если Ларри, утверждаясь в жизни, стремился добиться полного послушания от тех, кого любил, то я ради того же самого освободился от всех связей.

Читать дальше