Филип Рот - Призрак уходит

— Боюсь, наш разговор принял неверное направление. Я не должна была вмешиваться. Не должна была приглашать вас и стараться все объяснить за Ричарда. Я послушно сидела, на все отвечала, ни разу не возразила, пока вы вели свой допрос. Я дала честные ответы. Может, не стлалась перед вами, но вела себя с полным уважением. Мне жаль, если что-то из сказанного или то, как оно было сказано, вас раздражало. Поверьте, я этого не хотела.

Я тоже поднялся и, стоя — всего в нескольких дюймах от нее, — произнес:

— Раздражал я. Всем. Начиная с того, что устроил этот допрос.

Именно в этот момент нужно было сказать, что соглашение отменяется. Но реальность ее присутствия в моей жизни зависела от того, сохранит ли оно силу и состоится ли наш обмен. Только так она окажется среди моих вещей, а я — среди ее. Мыслима ли более нелепая причина для того, чтобы цепляться за опрометчивый уговор, который мне так хотелось отменить? Я хорошо понимал всю шаткость побуждений, заставлявших меня идти на фундаментальную перестройку всей моей жизни, и все-таки происходившее происходило, невзирая на понимание и без оглядки на здоровье.

Зазвонил телефон. Это был Билли. Она долго слушала, прежде чем объяснить, что я рядом. Он, вероятно, спросил, для чего я пришел, потому что она ответила: «Захотелось еще раз взглянуть на квартиру. Я как раз снова все показываю».

Да, вне сомнения, Климан — ее любовник. Она так привыкла врать Билли, чтобы скрыть встречи с Климаном, что врала и по поводу меня. Как раньше врала мне по телефону касательно Климана. Или все так, или я до того ослеплен страстью, что полностью зациклен на одном, чего не случалось уже много лет. А ведь вполне вероятно, что она лжет молодому мужу, потому что так проще, чем пускаться в объяснения, когда я здесь, а он за много миль.

Любое слово или поступок Джейми, включая невинный треп с Билли по телефону, мгновенно вызывали у меня неадекватный отклик. Мне было не расслабиться ни на секунду. Я чувствовал себя так, словно первый раз в жизни пленился женщиной. Или последний раз. И то и другое поглощает тебя целиком.

Я ушел, не посмев к ней прикоснуться. Не посмев прикоснуться к ее лицу, хотя во время разговора, который она сочла нужным назвать допросом, оно было так близко. Не посмев легким движением дотронуться до длинных волос. Не посмев приобнять ее за талию. Не посмев открыть рот и сказать, что мы прежде встречались. Не посмев вымолвить слов, которые калека вроде меня может сказать пленительной женщине на сорок лет моложе и не сгореть со стыда за то, что терзается искушением испытать тот восторг, что уже недоступен, и то наслаждение, что мертво. Ничего не было между нами, кроме коротенького досадного разговора о Климане, Лоноффе и, возможно, имевшем место инцесте, и все равно я пропал.

В семьдесят один год я узнавал, что значит потерять голову. Видел, что, как ни странно, процесс самопознания не завершен. Убеждался, что драмы, которые, по всеобщему мнению, обрушиваются на тех, кто едва начинает жить — на подростков, юнцов, вроде стойкого, впервые идущего в рейс капитана из «Теневой черты», — могут произойти и со стариками (включая тех, кто насильственно застрахован от всех вариантов развития драмы), и даже в тот момент, когда они готовятся уйти из жизни. Кто знает, может, главные открытия припасены нам напоследок?

СИТУАЦИЯ : Молодой муж — нежный, заботливый, обожающий — в отъезде. Стоит ноябрь 2004-го. Она напугана и расстроена результатами выборов, «Аль-Каидой», отношениями с бойфрендом студенческих лет, который по-прежнему здесь и влюблен, и «дерзкими затеями». спасения от которых она искала в замужестве. На ней мягкий кашемировый жакет Цвета то ли пшеницы, то ли верблюжьей шерсти, но чуть нежнее и мягче, чем цвет загара. Широкие обшлага нависают на кисти рук, широкие рукава посажены очень низко. Покрой напоминает кимоно или, скорее, мужскую домашнюю куртку, какие носили в конце девятнадцатого века. Широкая в рубчик, отделка идет вокруг шеи, потом спускается вниз и смотрится, как запашной воротник, хотя воротником и не является Жакет очень свободный. Чуть ниже талии небрежно перевязан поясом, такой же, как отворот, толстой вязки в рубчик. Узкий разрез идет от горла и почти до талии, что позволяет увидеть мелькающую полоску в основном полностью скрытого тела. Поскольку жакет лежит так свободно, контуры ее тела, в общем, скрыты. Но он уверен в ее изяществе: только стройная женщина будет красиво выглядеть в такой объемной вещи. Жакет представляется ему похожим на очень короткий халатик, и поэтому, хоть она скрыта одеждой, у него ощущение, что он в спальне и скоро вот-вот увидит больше. Женщина, покупающая такой жакет, должна быть весьма обеспеченной (другой это не по карману!), а также ценящей физический комфорт (раз тратится на вещь, носить которую придется главным образом дома).

Исполнителям следует тщательно выдерживать паузы, так как оба героя время от времени задумываются перед тем как ответить на очередной вопрос.

Музыка : Рихард Штраус «Четыре последние песни». Они исполнены глубины, достигаемой не сложностью, а ясностью и простотой. Исполнены чистоты в отношении к смерти, разлуке, потере. Долгая бесконечно раскручивающаяся мелодия и все выше парящий женский голос. Пути, ведущие нас в приют глубокой печали. Композитор срывает все маски и, восьмидесятидвухлетний, являет нам абсолютную наготу. И растворяет нас в бесконечном.

ОНА: Я понимаю, почему вы возвращаетесь в Нью-Йорк, но почему вы уезжали?

ОН: Потому что по почте начали приходить угрожающие послания. Открытки. На лицевой стороне — изображение Папы. На обратной — угрозы меня убить. Я пошел в ФБР, и мне посоветовали, что делать.

ОНА: Они нашли того, кто посылал открытки?

ОН: Нет, так и не нашли. А я остался там, куда уехал.

ОНА: Так… Значит, психи угрожают писателям, что расправятся с ними. Преподаватели творческого мастерства нас об этом не предупреждали.

ОН: И все-таки в последние годы я не единственный, кому угрожали смертью. Наиболее известный пример — Салман Рушди.

ОНА: Да, безусловно.

ОН: Нас невозможно равнять. Салман Рушди вне обсуждения, но мне не поверить, что случившееся со мной только со мной и случилось. И стоит спросить: эти угрозы — следствие написанного писателем или того, что кое-кто приходит в ярость при одном только звуке некоторых имен и действует из побуждений прочим чуждых? Они, возможно, приходят в ярость, просто увидев фотографию в газете. А представляете, что происходит, если они идут дальше и открывают вашу книгу? Ваши слова мнятся им безусловным злом, заклятием, выносить которое не под силу. Мы знаем, что даже воспитанным людям случалось швырнуть в раздражении книгу на пол. Для менее сдержанных тут один шаг до желания зарядить револьвер. А может, наш облик действительно вызывает у них глубочайшее отвращение? Именно это показывает анализ действий террористов, взорвавших башни-близнецы. Тут ненависть бьет через край.