Ярослав Астахов - Чудовище

– Не знаю, как уж там эти твои черти , Альфий, – произнес Велемир, глаза которого вновь сделались устремлены вглубь, – но люди… не таковы.

Учитель отстранился от собеседника и посмотрел на него внимательно, удивленно… и даже слегка брезгливо.

– Завидую, мой дорогой друг! Ты прожил уже не мало. А все, выходит, не выпало тебе еще случая, чтобы узнать людей. А также не нажил еще достаточно смелости, чтобы заглянуть в собственную свою душу. То и другое никак не минет тебя, поверь, если проживешь достаточно долго… Кстати, – продолжал Альфий, – вот именно об этом сейчас и речь. Сколь долго мы проживем? Я бы сейчас не дал дорого за две жизни: за мою и твою. Ведь надо мною начало совершаться то самое, о чем ты предупреждал: возмездие . Когда ты обнаружил меня у берега – раненного, бездыханного и беспомощного – ты видел результат казни . Но дело даже не в этом: ты видел только начало казни.

При этих словах недоумение отразилось на лице Велемира.

– Скажу тебе, – развивал мысль Альфий, – совсем не трудно понять, что именно происходило в лагуне за несколько мгновений до твоего появления. Эта тварь, которую зовут боа ама , таилась где-то поблизости от неподвижного моего тела. Со сладострастием гурмана караулила миг, когда я приду в сознание. Встану и побегу… Дух берега предвкушал, как сможет он меня затем вновь настигнуть. Чтоб снова швырнуть о камни. Затем еще и еще!.. Так кошка забавляется с мышью. Да что там кошка! Потусторонние существа – а также, впрочем, и люди – гораздо дольше, чем какая-то кошка, не отпускают свою забавушку умирать… Мне уготована была неспешная казнь. Но планы палача были сорваны: появляешься ты. Вытаскиваешь меня из лагуны и несешь в дом. Какого наслаждения ты лишил боа ! Как ты рассердил его…

Слушая, художник ясно представлял прибрежные скалы, мрак, плотно заполнявший в предрассветный час каждую сколько-нибудь глубокую впадину… Какой из омутов темноты прятал в себе чудовище?

– Боа тебя не тронул, – продолжал Альфий. – Думаешь, почему? А я поясню тебе. Ты жив и до сего времени потому только, что порождение ада сразу же изобрело казнь… более изощренную. Не требуется много ума, чтобы разгадать замысел его. Прежде, чем уничтожить самого обидчика подопечных, то есть меня – убить на его глазах его друга, спасителя его … ТЕБЯ, то есть. Но, разумеется, – не в тот миг, когда ты даже еще не знаешь, что тут творится. Да и не в такую минуту, когда обидчик – я – представляю собой беспамятное, не чувствующее ничего тело. Нет… Боа замышляет отобрать наши жизни, но только после того, когда уже нас обоих источит, изгрызет ужас! Вот, дорогой Кумир… поэтому и побежал я из твоего дома, как будто ты меня гнал, как будто – убить хотел . План был у меня: обману-ка чёрта, если сейчас он смотрит . Они ведь могут смотреть сквозь стены… Так я решил: боа поглядит и подумает, будто бы и ты мне такой же враг, как и он. И если он поверит, обманется – то тебя не тронет. Хоть это будет мне в утешение перед моей скорой, как видно, смертью…

Глаза Велемира вспыхнули. Теперь уже он склонился, непроизвольно, ближе к своему собеседнику.

– Альфий!.. Не нахожу слов!.. Значит, первая твоя мысль, когда ты пришел в сознание, была: «что мне нужно сделать, чтобы отвести несчастье от моего друга?» Альфий! Ведь это… это… Наверное я бездарен… Как я – художник! – сразу не разглядел это в твоем лице?

На лице учителя, внимательно наблюдающего за Велемиром, трудно было не разглядеть в настоящий миг выражение торжества.

– Не стоит таких эмоций, мой друг, – с какой-то особенной интонацией сказал он. – Быть может, ты занимаешь место в моей судьбе… большее, чем сам думаешь. Но нынче нам не до сантиментов, – учитель понизил голос, вновь быстро стрельнув глазами по сторонам. – Теперь приходится беспокоиться о вещах практических. Удался ли мой обман? Сумел ли я этой хитростью заморочить Боа ?

– Как можно это определить? – невольно тоже говоря тише, в тон собеседнику, откликнулся Велемир.

– Просто, – придвигаясь со стулом, уже и вообще шепотом принялся объяснять учитель. – Сейчас ты пойдешь домой. Задернешь занавески в окне, но так, чтобы оставалась не видимая снаружи щелка. И примешься наблюдать… Обычай этих тварей я знаю. Чёрт бродит около жилища того, кого замыслил убить. Это у него метка смерти: обойти дом, описывая круг против солнца … Боа приходит, когда начинает гаснуть последний закатный луч. Он может обойти вокруг твоего дома один раз, а то и несколько… Ты должен пронаблюдать: появится ли чудовище, что оно будет делать, если появится? Так мы узнаем намерения его.

– …намерения, – как эхо, повторил Велемир, глядя в опустевший стакан. – Откуда только тебе все это известно, Альфий?

Они беседовали еще долго, и наконец расстались, уговорившись встретиться за этим же столом «завтра, в это же время». По настоянию Альфия они порознь покинули Большой Дом.

На следующий день учитель ожидал уже Велемира, хотя художник подошел раньше, чем было у них условленно.

– Видел ли ты… его ? – не произнеся даже и приветствия, спросил Альфий.

Темные круги обрамляли глаза художника, выдавая ночь, проведенную без сна. Он тяжело дышал после стремительной ходьбы. Переведя дух, чуточку отпив из стакана, что пододвинул Альфий, он отвечал:

– Да. Видел…

Учитель не торопил, и через какое-то время слова художника сами начали падать, догоняя друг друга, словно мазки на холст.

– Он обошел дом три раза… Сначала я даже не мог понять, что это такое движется посреди путаницы теней, которые отбрасывает закат… Тело у него на первый взгляд будто бы плывет над землей. Ноги, тонкие, равномерно переступающие, я разглядел не сразу. А его тень…

– По солнцу или же против солнца он двигался? – перебил учитель.

Растерянность изобразилась на лице Велемира. Увиденное стояло в его сознании, запечатленное до подробностей. Он мог бы, не сходя с места, начать картину «Шествие боа ама ». Но Велемир привык изображать всякое перемещающееся живое, как движущееся по солнцу . Мозг живописца уже автоматически разложил действительность и выстроил из элементов ее композицию для холста. И только это самое построение и запечатлелось в сознании. Остальное стерлось из памяти. Какое было действительное направление движения существа, художник теперь не знал.

– По солнцу… Или же против солнца. Не помню.

Горькое сочетание удивления и брезгливости, и вообще характерное для выражения лица Альфия, резче проступило в его чертах.

– Ты неподражаем, Кумир! Ты – не помнишь? Мой дорогой друг… не помнишь – когда от этого зависит самая твоя жизнь!