Михаил Балбачан - Шахта

Такие платонические отношения продолжались у нас не меньше месяца. Мы всё больше сходили с ума. И вот, одним утром, я проснулся оттого, что она легла ко мне в постель. После этого страсть должна бы утихнуть, ан нет – я окончательно потерял представление о том, где земля, где небо. Забыл, кто я, где служу и что она жена уважаемого человека, моего товарища, все забыл.

А между тем поползли сплетни. Чьи-то острые глазенки засекли неосторожные наши взгляды. В один прекрасный день я случайно услышал грязный разговор сослуживцев, в котором сам фигурировал в качестве какого-то ловеласа. Словно из райских кущ я вдруг шлепнулся в зловонную лужу. Сперва, конечно, рассвирепел, наорал на них, чуть ли не в драку полез, но осознал, что по существу-то – все верно, лучшего обхождения я не заслуживаю. Тошно мне стало. Начал воображать, что теперь скажет Тишкин, как посмотрит на «дядю Петю» Яша. И твердо решил немедленно объясниться с ней и разорвать эти постыдные отношения. Но оказалось, что мое «твердое решение» недорого стоило. На следующее же утро, оказавшись опять в ее объятьях, я и думать забыл о зароке. Такое мое тогдашнее поведение я объясняю тем, что любила она меня слишком уж страстно, как говорится, всеми фибрами души, и так заразительно, что я совершенно утратил собственную волю. Хотя, можете поверить, ни до, ни после того на слабоволие не жаловался.

Не знаю, долго бы еще это безобразие продолжалось, но тут мой непосредственный начальник прямо потребовал, чтобы я немедленно прекратил позорить органы. Я сдуру начал все отрицать, потом попытался свалить все на нее, мол, я, бедненький, пал жертвой коварной обольстительницы. Но, заметив выражение его лица, устыдился и взял всю вину на себя, заявив, что заслуживаю самого сурового взыскания. Однако он отнесся ко мне вполне по-товарищески, потребовал только, чтобы я немедленно съехал от Тишкиных. В тот вечер я пришел со службы позже обычного – она уже спала, уселся, не раздеваясь, на стул да так и просидел до утра, все травил себя: какой я подлец. Утром она, как всегда, заскакивает ко мне, но только глянула на меня, охнула и к двери привалилась – ноги у нее подкосились. Сразу все поняла. Хотя, наверное, оставалась у нее какая-то надежда, потому что она спросила дрожащим голосом: «Петя, а чего это ты такой мрачный? Случилось что?» Ну, я и выдал ей все по полной: «Знаете, Марина Давыдовна, надо нам кончать эту связь!» – «Связь? Какую связь?» – «Да вот, эти наши тайные встречи. Я решил немедленно перебраться в общежитие. Весь поселок уже болтает о нас с вами, стыдно людям в глаза смотреть, как же вы сами не понимаете? У вас муж, сын, а я... при моем положении...» Меня словно прорвало, несу всю эту дрянь и все большее отвращение к себе испытываю, и жалко ее ужасно. Наконец иссяк. Молчали мы долго, не знаю сколько. Потом она заговорила: «Я думала, думала обо всем, плачу вот все время. Скажи, что ты теперь намерен делать? Я раньше тебя не спрашивала, боялась, глупая…» – «Я вам сказал уже, – отвечаю, – что немедленно съеду. И лучше нам с тобой не видеться больше». – «Петя, посмотри мне в глаза», – тихо так сказала, но у меня внутри все оборвалось. Я глаза-то поднял, а посмотреть не получилось, сколько ни старался. Тогда она прошептала: «Да ты же меня не любишь совсем. Боже мой!» И, за стенку держась, вышла. Слышу, прошептала за дверью: «Прощай, Петя».

Схватил я тогда свои вещички и вон. Одна только мысль в голове вертелась, что полотенце мое вафельное у них на веревке висеть осталось. Сперва ничего такого не почувствовал, одно облегчение. «Вот, – думаю, – забил себе голову всякой чепухой, давно уже уйти надо было». В работу врубился с энергией необыкновенной, но к вечеру уже от этой энергии мало что осталось. Никаких особых переживаний, между прочим, я не испытывал, просто вроде усталости чего-то. Словно бы жизнь вытекала из тела, как вода из решета. Все потеряло для меня смысл. Самые важные дела казались глупыми и ненужными, самые правильные слова – злой издевкой. Будущего не было. Через несколько дней выделили мне квартиру. У меня впервые в жизни появился собственный дом: две комнаты, кухня и отдельный вход, всё честь по чести. Я прежде не смел и мечтать о таком, а тут, верите, никакой радости! Что меня действительно взволновало, так это то, что дом оказался на той же улице, что и тишкинский. Из комнаты, где я спал, можно было увидеть два их окна и калитку. Я, конечно, твердо решил в ту сторону не смотреть, но и двух дней не выдержал. Убедил себя, что слово дал порвать с ней и честно сдержал его, а смотреть имею полное право, куда мне заблагорассудится. Тем более что у меня началась ужасная бессонница. Вот я ночи напролет и просиживал на подоконнике, прижавшись лицом к стеклу. День за днем, неделю за неделей. Пытался, конечно, бороться. С женщинами разными знакомился. Но каждый раз повторялось одно и то же: смотришь на нее – вроде ничего, а как заговорит – хоть беги, такое отвращение брало. Сослуживцы, искренне желая помочь, познакомили меня с одной хорошей девушкой, немного даже похожей на Маринку, но так она мне вдруг противна сделалась, что я нахамил ей, как свинья, и сбежал.

Ну вот. Иду как-то на службу, а навстречу – Яшка, сын ее. «Что не в школе?» – спрашиваю. «Училка заболела, так я с урока сбежал». – «И не стыдно тебе? Ты же октябренок! Родители заругаются». – «Ну и пусть. Дядя Петя, а почему вы от нас уехали, вам у нас разве плохо было?» – «Да нет, – говорю, – почему плохо? Просто мне квартиру дали». – «А мама говорит...» – «Что?» – «Да так… Без вас очень скучно стало, никто со мной в шашки не играет. Папаша занят всегда. А мама все время плохо себя чувствует». Я не решился дальше расспрашивать, сердце сильно забилось, хотелось только, чтобы он никуда не уходил и продолжал рассказывать. Я вдруг заметил в нем сильное сходство с матерью, хотя прежде они мне совсем непохожими казались. Дошли мы так почти до самого управления, я взял ему на площади стакан газировки. Эта встреча согрела меня почти на весь день. Но потом только хуже стало. Водка меня не брала – пьешь ее как воду, а в результате – одна изжога и голова трещит. Тишкина-старшего тоже иногда издали видел, каждый раз он очень дружелюбно махал мне рукой, но я не подходил, хотя неприязни к нему никакой не чувствовал, даже напротив, словно и на нем был какой-то ее отсвет. Я догадывался, отчего она могла плохо себя чувствовать, и навоображал себе с три короба. Но однажды, просидев, как обычно, всю ночь у окна, я вдруг утром увидел ее, впервые с тех пор, как ушел. Она стояла у калитки с какой-то теткой и смеялась. Смеялась! И выглядела, между прочим, вполне здоровой. Тогда мои мысли приняли иное направление. Я начал ее обвинять, воображать, как она в постели со своим рыжим муженьком и как они при этом потешаются надо мной. И даже что у нее, может быть, есть уже еще кто-то, взамен меня. В общем, болезненное мое состояние дошло до предела.