Михаил Балбачан - Шахта

И, в свою очередь, сорвал одобрительный гогот публики.

– А так ли уж это смешно, товарищ Слепко? – поднял брови Поспелов.

– Стоп! – крикнул Прохоров и нажал кнопку секундомера. Детина в красной майке послушно ссыпал наполненную уже лопату назад в кучу угля и разогнулся.

– Полные шесть вагонеток, – восторженно прокричал незнакомый курчавый очкарик.

– Итак, товарищи, сейчас на ваших глазах передовой навальщик Бурминчук погрузил за час полных шесть тонн! – голосом эстрадного конферансье провозгласил Прохоров.

– Пока мы видим только, что сорван план смены на этом участке, – процедил сквозь зубы Слепко.

Зощенко тихонько пихнул его локтем – мол, держи себя в руках, не зарывайся.

– Так это, чего? – сообразил вдруг один из рабочих. – Это значит, нам теперя нормы повысят?

– При чем тут это? – всплеснул ручками Поспелов. – Как что – так сразу: «нормы повысят». Мы просто вам показали, какие у вас еще резервы имеются, чтобы вы сами тут прикинули, как и что. Вы, рабочие, – хозяева шахты, вот и смотрите. Я, со своей стороны, должен вам доложить, что работать, как товарищ Бурминчук, некоторые сразу, может быть, и не сумеют, но поднять выработку хотя бы в два раза вы свободно можете уже сейчас. Заработки ваши от этого только вырастут.

Народ глухо забубнил. С одной стороны, мужикам польстил уважительный тон партийного руководителя. А с другой стороны, здесь чувствовался несомненный подвох, за которым маячило именно увеличение норм. В результате недавней модернизации заработки на шахте, как ни странно, заметно подросли, и местные мудрецы полагали, что начальство спит и видит, как бы с этой лафой покончить.

После отбытия незваных гостей Слепко, громогласно высказавшись по поводу «разных горе-инженеров», вломил десятнику, стволовому и еще кое-кому, кто подвернулся под руку. Он немного успокоился, только узнав, что Западный все же вытянул сменный план. В конце концов, это был лучший участок на шахте.

Через пару дней последовал вызов в трест. Когда он вошел к Прохорову, тот приказал секретарше ни с кем его не соединять. Усадив Слепко на стул, он задумался, нервно вертя в пальцах двухцветный карандаш. Казалось, он не знал, с чего начать. Евгений Семенович демонстративно принялся разглядывать обстановку. В знакомом кабинете изменилось многое. Появилась, например, целая выставка спортивных кубков. Однако молчание таки затягивалось.

– Спортом увлекаетесь? – не выдержал Слепко.

– Да, то есть раньше занимался.

– Каким видом?

– Академической греблей. Я тебя вот зачем пригласил. Прошлый раз, ты… то есть мы… Короче говоря, ты выказал полное неприятие наших предложений. Более того, говорил при всех такое… – главный инженер сломал наконец карандаш, бросил обломки в корзину и уселся в кресло напротив посетителя, – должен тебе прямо сказать, мне неприятно было об этом слышать. Но оставим пока моральную сторону, поговорим по существу. Не скрою, для меня очень важно тебя переубедить. Глядишь, следом и остальные потянутся, те, которые в лицо улыбаются, а сами…

– Да уж, переубедить меня будет нелегко, – подтвердил Слепко. От путаных излияний Прохорова он тоже занервничал.

– А между тем все чрезвычайно просто. Ты что, не согласен с идеей стахановского движения?

– С идеей стахановского движения я как раз совершенно согласен и, чтобы раз и навсегда снять подобные вопросы, с курсом партии на ускоренную индустриализацию я не только согласен, но и жизнь свою готов за это положить. Но то, что вы проповедуете, это не стахановское движение, а цирк шапито! Вы его сами, изнутри подрываете подобным идиотизмом!

– Вот и договорились, – хозяин кабинета внезапно успокоился, – идем дальше. Во-первых, я, разумеется, не отрицаю необходимости механизации. Только, заметь, механизация у нас теперь не хуже, чем в Европе, в той же Германии… Не улыбайся, я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать.

– Не надо только за меня выдумывать, чего я хочу сказать!

– Хорошо. Ну, скажем, почти не уступает, а кое-что из нашего оборудования так и просто оттуда. Но производительность труда у нас пока заметно отстает. Я там был недавно…

– Где?

– В Германии.

– Производительность труда зависит от множества вещей, прежде всего от организации и дисциплины. Наскоком тут ничего не добьешься, только хуже сделаешь. Нужна планомерная, ежедневная работа.

– И опять же, согласен с тобой. Ты, значит, именно такую работу проводишь? Вот сводки за этот год. По тресту в целом производительность упала, только на двух шахтах, включая твою, немного выросла, очень немного, можно сказать, на месте вы топчетесь.

– Идет массовый набор. К нам валом валит необученный люд, от сохи, в самом прямом смысле слова.

– Да-да, можешь не продолжать. Но посмотри, что у нас тогда с тобой выходит. С каждым годом индустриализация страны будет вовлекать все больше новых людей, и что, по-твоему, производительность труда все это время не должна расти? Я долго думал над этим вопросом и вот к чему пришел: планомерную работу вести, конечно, нужно, только по-иному – гораздо быстрее, чем сейчас. Необходимы необычные, прорывные решения. Прежде всего в части навалоотбойки. Эта операция тянет вниз всю цепочку.

Слепко вынужден был признать, что рациональное зерно в сказанном имелось. Разговор становился даже интересным.

– Хорошо. В принципе вы правы, но, этот ваш гимнаст… Вы что же, думаете, если он навалил шесть тонн за час, обычный рабочий должен теперь выдавать сорок тонн в смену?

– Нет, конечно! Но этот гимнаст, как ты его обозвал, вовсе не из цирка приехал. Это наш, местный комсомолец-стахановец. Его личный рекорд – тридцать пять тонн!

– Егор Прокопьевич!

– Да брось ты, Слепко, это выканье, за кого ты меня держишь?

– Я только хотел обратить твое внимание, что комсомолец этот по своим физическим данным сильно отличается от рядовых рабочих.

– Чем отличается? Тем, что не пьет, не курит, спортом занимается? Разве наши советские рабочие не должны быть такими?

– Да, но…

– Пока мы им не покажем, какими они могут быть, ничего у нас не выйдет. А то, понимаешь, на словах мы все хвастать горазды, плакаты вешаем, радио, кино, опять же. А тут нормальный, живой парень.

– Хорошо, но пока мы имеем таких, какие есть.

– Вот тебе тогда другой фактик. Я проводил хронометраж на третьей шахте. Так вот, пока хронометрист находился в забое, производительность труда выросла вдвое. С семи тонн до пятнадцати.

– Ясное дело. Я это тоже проходил. А знаешь, что случилось бы, если бы твой хронометрист задержался там недельки на две? Производительность вновь упала бы, начались бы прогулы, а кончилось все аварией или заварушкой какой-нибудь. Человек – он, понимаешь, не машина.