Ирина Аллен - Другая Белая

Как бы она хотела рассказать, что думает о нем днем и ночью. Зачем? Благоразумие — вот на чем, как она считала, держится их связь: он уверен в ее благоразумии. Не осложнять ему жизнь, ни о чем не просить, ни о чем не спрашивать. В тот раз не удержалась все-таки, спросила:

— Ты думаешь обо мне, хоть иногда? — Ее выдавал только чуть дрожащий голос — с этим ничего поделать не могла. Он как-то обреченно произнес:

— Я люблю тебя.

Оба замолчали. Марина слушала тишину и не хотела ничего другого.

Им была дарована еще одна встреча. В июле 1995 года Мартин и Марта остановились на день проездом из той же Казани, где жили их друзья-учителя. Маринины мужчины летом разъехались, она была одна дома.

Гуляли по Москве. Марта — впереди, они за ней. Обменивались короткими фразами.

— Ты всегда со мной. И я с тобой. Два раза в неделю я слышу твой голос, — глядя вперед, едва слышно, как будто бы про себя, Мартин произнес то, что Марина знала давно. Он держал ее ладонь в своей и настолько «оторвался» от этой земли, что, не видя, перешагнул толстые цепи, ограждавшие автостоянку у гостиницы «Метрополь». Марина счастливо смеялась:

— Куда ты?

Он не понял вопроса.

— Там тупик, хода нет.

Промолчавший охранник стоянки оказался тактичнее Марты, которая, не преминула заметить несвойственное мужу витание в облаках, демонстративно вырвала у Марины его руку и повисла на ней сама.

Вечером они все-таки уловили момент, когда Марта закрылась в ванной. Мартин подошел близко, обнял, как будто вобрал в себя, поцеловал, как будто весь вошел в нее. Существует ли большая близость между мужчиной и женщиной, чем такой поцелуй?

Держать в себе неприятности — это Марина умела, но переполнявшее ее счастье выплескивалось — поделись! С кем? Самая близкая подруга недавно вышла замуж за искусствоведа, который был намного младше ее, лет пять его «выгуливала» — женился наконец. От счастья подруга была невосприимчива ни к чему другому. На попытки поделиться откликалась только восклицаниями:

— Ой, Маришка! А мой Никитка тоже…

Еще одна замужняя приятельница прервала начавшийся было разговор:

— Я сейчас статью заканчиваю, мысли в другом направлении, ты уж извини. Мы с мужем уже много лет — просто соседи по квартире. Радуйся, что у тебя что-то было: на пенсии будешь вспоминать.

Были две университетские подруги: от одной только что ушел муж, сказав на прощанье, что никогда ее не любил, другая выгнала любовника, которому, как выяснилось, очень хотелось прописаться в ее большой профессорской квартире.

— Что б я когда козлов этих к себе подпустила! — выпалила она в трубку, услышав Маринин голос.

Марина давно симпатизировала молодой и обаятельной девушке из бухгалтерии. Случилось так, что именно она и стала ее задушевной подругой. Катя была на семнадцать лет младше, не замужем, но с сердечной тайной, о которой, как позже выяснилось, знал весь музей — ее избранник занимал высокий пост, — но не Марина, целиком занятая своим романом. Кате можно было рассказать все, она понимала состояние Марины. Она знала мужчин гораздо лучше нее и раскрыла ей немало тайн мужской психологии и поведения в любви. Кроме того, она была собачницей со стажем, и подтвердила, что собаки всегда чувствуют хозяина — значит, Бонзо выдал-таки молчавшего Мартина. Как бы пережила свое счастье Марина, если бы не посвященная в него молодая подруга!

Время делало свое дело. Любовь не ушла — свернулась комочком где-то в душе. В один из летних дней ноги сами привели ее к католическому собору. Вошла и поняла — это ее пространство. Верила ли она? Хотела верить! Много читала — и философов, и ученых-материалистов, ставших верующими, и любимых веровавших писателей. Через них обосновала для себя наличие Создателя. Поговорила со священником, он предложил начать ходить в собор, чтобы пройти катехизацию. В пасхальную ночь 1998 года Марина была крещена в католическую веру. Каждое воскресенье она шла в собор (они уже переехали в самый центр Москвы), несла радость в душе. Ей нравилась молитвенная атмосфера, веками разработанный ритуал. Она всегда ждала того момента мессы, когда, следуя словам священника, люди вставали и протягивали друг другу руки со словами «мир вам», причем старались не пропустить никого, кто был в пределах досягаемости. Все в соборе было пронизано духом уважения к божественному, но и человеческому тоже: понятные слова [15] Второй Ватиканский Собор 1962 года ввел в католической церкви богослужения на национальных языках, что многократно увеличило число прихожан. , священник обращался к прихожанам с кафедры на возвышении, которая была здесь, в мире земном, и все время стоял лицом к прихожанам. Церковь — она же здесь , на земле. Церковь во всех конфессиях — модель мира. Западное христианство включает в этот мир и человека, у которого есть свое законное сидячее место. Никто не унижен. Марина отдыхала душой. Ни о чем своем не молила, просто участвовала в общей молитве. Ходила на исповедь: выбирала будние дни, когда в храме было мало народа. Она и священник просто сидели рядком на стульях. Разговаривать в кабинке, не видя лица, Марина не могла. Священник отец Виктор это понимал и сам предлагал менее формальный разговор. Как новообращенная, она очень старалась быть если не святее Папы Римского, то хотя бы честной и искренней, поэтому рассказала о своей любви к женатому католику. Отец Виктор осудил, сказав, что ей нужно хорошо покаяться, а вот тот мужчина — плохой католик. С этим Марина согласиться не могла, но не спорить же в соборе!

Спрашивала священника, что такое христианская любовь. Он отвечал:

— Любовь — это действие. Эмоции — воздушные шарики, мыльные пузыри. Любовь — это жизнь для того, кого любишь, это ежедневные, ежечасные обязанности, это ответственность…

Все так просто и так недоступно для ее любви.

А в скольких странах Мартин побывал с ней за эти годы! Англия, Италия, Франция… Ему никогда об этом не писала, зачем? Ставить его в неловкое положение? Один он приехать все равно бы не смог, а видеть его вместе с женой и лукавить? Актерствовать она не умела.

В музее Родена в Париже не могла отойти от «Любовного треугольника» Камилль Клодель, ученицы и любовницы Родена. Не оттого, что в бронзе, тот меньше нравился, а от первого макета, в гипсе. Три фигуры. Посредине мужчина и две женщины по обе стороны. Одна и не женщина вовсе — ведьма старая, отвратительная, обрюзгшая, одна рука в кулак сжата, второй обнимает мужчину за талию, как свою собственность. И что странно — старуху эту мужчина тоже вроде обнимает, по крайней мере, голову к ней повернул. Другую руку он протягивает молодой прелестной коленопреклоненной девушке, а та прижимает его руку к своей груди и смотрит снизу вверх обожающе. Марина, когда это увидела, застыла, не веря, что подвластно было скульптору, пусть и влюбленной женщине, изобразить это так, как сама она в своих снах видела. И ведь о Камилль Клодель она до этого почти ничего не знала, так что просто «вспомнить» во сне когда-то уже виденное не могла.