Джон Апдайк - Деревни

Рядом опустился на колени Эд и горячо задышал ему в ухо:

— Это твоих рук дело, ублюдок!

— Почему моих? — опешил Оуэн.

— Это была лучшая на свете женщина, лучшая из всех, кого я знал, — сказал Эд, нависая над Оуэном всей своей могучей массой. — Я любил ее.

— Я тоже. Погоди, Эд, дай мне подняться. У нас обоих состояние шока, дай мне вздохнуть.

— Уж ты вздохнешь у меня сейчас! — произнес Эд угрожающе, хотя отодвинулся, чтобы Оуэн встал. — Они стояли лицом к лицу, их могла слышать полиция, но Эд не останавливался:

— Мы с тобой, как можно думать, друзья. Но меня блевать тянет при виде тебя. Я хотел жениться на ней, да будет тебе известно. — Его верхняя губа, открывающая зубы, делала его похожим на шимпанзе в гневе.

— Нет, я этого не знал. А Филлис знала?

Вопрос заставил Эда помолчать.

— Я не хотел на нее набрасываться, пока у вас оставался шанс все склеить. Она обожала тебя, ты, мерзкий кусок дерьма!

Оуэну стоило бы разозлиться на Эда, тот пытался — на глазах у полиции — отнять у него его горе, но он отчетливо сознавал: та бездна, что разверзалась перед его окнами в детстве, то черное озеро страшных возможностей стало шире и глубже и вот-вот поглотит его жизнь. И все же он по-прежнему существовал, его мозг по-прежнему работал, с каждой долей секунды в голову приходило больше мыслей, больше логических связей, чем он смог бы выразить вслух — это помогало ему сориентироваться в новых обстоятельствах; он тонул в озере, но его восприятие оставалось четким и ясным.

Провинциальная мудрость предписывает не строить тринадцатиэтажные дома и не заканчивать роман на тринадцатой главе. Она предписывает быть осмотрительным в делах, следовать обычаям и верить в приметы. Если просыпал соль, надо перебросить шепотку через левое плечо, чтобы отогнать беду. Постучать по дереву, когда говоришь, что не жалуешься на здоровье, держать свое мнение при себе и вообще не высовываться.

Хаскеллз-Кроссинг — хорошее место, чтобы жить не высовываясь. Джулия ходит за покупками, на занятия женских кружков, к массажистке и маникюрше, а Оуэн большей частью сидит дома. Он увлекся Интернетом, часами рыская по необозримым массивам бесполезной информации, которую на уровне средней школы предлагает всемирная паутина. Кроме того, он приохотился писать маслом, стараясь запечатлеть на холсте открывающийся из их дома вид на залив Массачусетс; тисовые и бересклетовые кустарники на переднем плане, разбросанные островки, бегущие по волнам яхты — на среднем, а на горизонте нефтеналивные суда с их геополитическим грузом. Но чем больше он старается, чем усерднее переносит краски с палитры на холст, тем хуже у него получается. Природа неохотно раскрывает перед человеком свою потаенную сущность. Оуэн перестал консультировать в Бостоне учреждения, устанавливающие у себя компьютеры, но живут они с Джулией безбедно, на деньги, вырученные в 1978-м от продажи калифорнийскому отделению корпорации «Эппл» «Программного обеспечения Э — О». Сделку выгодно устроил Эд.

Новаторские разработки Оуэна в области графических интерфейсов были использованы при создании визуальных эффектов первых микрокомпьютеров «Эппл» и в интерфейсе «Алто», который работал на невероятно успешных «Макинтошах» 1984 года. Акции, которые Эд Мервин получил в качестве оплаты за работу, взлетели в цене вслед за триумфом «Макинтошей». Эд продал ценные бумаги в самый удачный момент и в короткой записке посоветовал давнему партнеру сделать то же самое. Оуэн, как обычно, пассивный, последовал мудрому совету. Ранняя элегантность «Эппл» быстро поблекла на фоне мрачной тени гиганта «Майкрософт», которая начала накрывать весь компьютерный мир. В майкрософтском творении «окон» было много ошибок, и работала программа очень медленно. Но она поставлялась в комплекте со всеми компьютерами «Ай-би-эм» и их аналогами, и эту связь теперь было не разорвать, как невозможно было поменять неэффективную, неудобную для левшей клавиатуру, которую уже продали тысячам первых пользователей.

Оуэн прибыл на новое место жительства как таинственный незнакомец, сколотивший кое-какое состояние на занятии, которое с каждым годом становилось все менее и менее экзотичным. На него смотрели как на своего рода алхимика, но сам-то он знал, что алхимия Бэббиджа и Тюринга, Мочли и Эккерта и фон Неймана давно стала обыкновенной химией, областью нудных количественных анализов и неприятных запахов.

Некоторое время он рассеянно и лениво работал со своим усиленным под его заказ «Макинтошем» особой конфигурации, надеясь создать что-нибудь новенькое — например, что-то вроде браузера, программы-обозревателя, — решив при этом пару хитроумных технических задач, хотя в глубине души знал: время индивидуального творчества прошло, любые попытки самостоятельно что-то выразить тонут в безбрежном море культурной и технологической посредственности — ворованной музыки, порнографии, электронной почты и цифровых фотоаппаратов, скандальных звезд, непроверенных фактов, всего того, о чем в годы, когда Оуэн был молод, читали только в печати, что рекламировалось в десятках газет, журналов, каталогов, буклетов.

В наши дни любой маклер в любое время дня и ночи может за несколько секунд узнать текущие курсы валют и акций на гонконгской бирже, нажав на кнопку, как водитель нажимает на педаль газа. Но общедоступность и повсеместное распространение демонстрируют чудеса этого удивительного изобретения. Как в веке ушедшем слаборазвитые страны похитили у американского рабочего плоды его труда — автомобильное и текстильное производство, так в веке нынешнем производство компьютерной техники и компьютерная технология переносятся в Индию, Россию, Китай, на Филиппины. Все это слишком печально. Но и прогресс, и всякие изменения вообще, весь этот естественный отбор — вещь очень печальная. И мало удивительного есть в том, что Оуэн в свои преклонные годы, теперь, когда последние из их с Джулией совместных шестерых отпрысков покинули дом, отдался живописи — с ее тишиной, с протяжной в веках связью с божественным, с ее резким запахом терпеливо очищенных эссенций и минералов.

Дети, как им и свойственно, обвыклись в новых условиях.

Скромная церемония бракосочетания Оуэна и Джулии прошла в Федералистской церкви в Лоувер-Фоллс. Там девятилетнюю Рейчел и семилетнего Томаса Ларсонов познакомили с его детьми. Малыши жались к матери, но та, мужественно приняв на себя непопулярную роль приемной родительницы, усердно обхаживала младших Маккензи. Впрочем, все четверо были уже представителями поколения молодежи, довольно искушенной и переставшей обращать внимание на семейные распри, какими полнилось телевидение, они не были в особой претензии на мачеху за то, что та увела их отца. Лишь малолетняя Ева первое время чуждалась Джулии. Они сблизились, когда она достигла половой зрелости и ей понадобились советы взрослой женщины. В шестнадцать лет Ева снова замкнулась, уйдя в свои женские тайны.