Кингсли Эмис - Девушка лет двадцати

– После чего мы отправимся вместе с Сильвией и Пенни обедать?

– Нет, клянусь, ничего такого я не имел в виду!

Во взгляде Роя я не узрел ни кристальной честности, ни уязвленности тем, что его честность поставлена под сомнение, а это в целом означало, что он искренен или, прямо скажем, почти.

– Как вам Гилберт Александер? – продолжал он. – Ну, помните, тот парень, который…

– Да-да, чернокожий. Нормально. А что, собственно?

– Он подъедет за мной на машине. Я обещал, что угощу его в баре и покажу клуб. Не возражаете против его общества?

– Ни в коей мере, а вы не опасаетесь, что он сочтет «крэгговскую» атмосферу фашистски-расистской?

– Ну нет, не думаю! Я все ему объяснил.

– Объяснили, что внешне – так, а на самом деле – нет?

– Он скандалить не станет! – заверил меня Рой.

В истории наших с Роем взаимоотношений я уже привык играть роль универсального публичного громоотвода. Его сегодняшнее использование меня казалось в перспективе не столь эксплуататорским и в этом смысле не сродни той услуге, на которую я ему намекнул минуту назад. Пока Рой ставил новую пластинку Ойстраха, а я относил мусорное ведро, я осознал всю полноту своей предполагаемой роли в этой услуге: не только громоотвод, не просто ширма, а мальчик для битья, телохранитель, соучастник позорного действа, слушатель бредятины о тех, кто имеет, и тех, кто хочет быть, а возможно, и прикрыватель отступления, вызыватель полиции, «скорой помощи» или той же несчастной пожарной команды. Мысленно вновь пройдя весь этот перечень, я стал настраивать себя не упоминать вслух об этой услуге.

– Ну так как, Даггерс?

– Рановато, вам не кажется? Не могу же я полтора часа дуть шампанское, а потом отправляться работать!

– Чертовски приятная погода. А не пройтись ли нам пешком прямо до эстакады или хотя бы до канала?

На Эджвер-роуд было пыльно, ветренно и шумно, но так солнечно, что даже высотные кварталы на западной стороне смотрелись пригодными для жилья, создавая иллюзию, будто в них и возможна самая что ни на есть распрекрасная жизнь. Автобусы казались еще красней и массивней, грузовички с прицепами, дребезжа и подпрыгивая, стремились будто к какой-то высокой цели. Я спросил:

– Что в ней такого особенного? То есть понятно, молода и все прочее, потом вы утверждаете, что она буквально во всем разбирается, но видел я ее всего лишь несколько минут, скажите, что в ней такого особенного?

– Насколько я могу судить, а судить в этом вопросе могу только я, особенное в ней – то, что она есть. Я встретил ее и стал с ней спать. Именно с ней, с Сильвией, ни с какой другой. Конечно же, молодость и осведомленность – вещи весьма существенные, но этими качествами обладает множество других девушек. А я встретил именно эту и именно с ней сплю. И еще очень существенно, что она мне не жена.

– Справедливо. Китти уникальна в своем роде.

– Да не Китти я имею в виду, идиот вы этакий! Я сказал: не жена, – а не Китти! А это совсем не одно и то же. Вот станете старше, сами поймете, что к середине жизни секс – это уже совсем не то, что в самом начале. По существу, как бы то же, если разобраться, даже, может быть, когда доходит до дела, и лучше, потому что с годами вы, вероятно, кое-чего набрались, способны лучше собой управлять и тому подобное, только теперь воздействие иное. И нет уже той оголтелой ебли как части бытия, где само воздействие чуть ли не одинаково важно, как то, что воздействует. Что бы ни воздействовало. Всякий гораздо больше времени тратит на то, чтобы ощутить воздействие всего этого, а не на сам процесс. Я говорю не про листание журнальчиков с голыми сиськами, орудуя при этом над своим членом, хотя без этого тоже не обойтись, и не только про то, сколько всего проносится в голове от взгляда, цепляющего птенчика, до определенного в этом направлении шага, хоть и тут всякого уйма. Нет, я говорю о том, чтоб, увидев собственную жену в ванной, заметив на улице птенчика, представить, как было бы с ней, или, читая в романе сексуальную сцену, представить себя на месте того, другого, или не представить, хотя почему бы нет, или встретить прежнюю любовь и поразмышлять на этот предмет, или прикинуть, как будет получаться лет через десять, если повезет дожить. И вдруг, о господи, выпадает удача!

Мы остановились на кромке тротуара на углу Сент-Джонс-Вуд-роуд, пережидая, пока не зажжется зеленый или не иссякнет движение. Рядом также пережидал мужчина лет тридцати в строгом черном костюме и темных защитных очках. Рой шагнул к этому субъекту и внезапно подхватил его под руку.

– Не волнуйтесь, старина! – воскликнул Рой. – Я вас переведу. Вы меня, конечно, извините, но, по-моему, с вашей стороны довольно опрометчиво выходить на улицу без палки. Кроме того, вам, разумеется, стоит подумать насчет собаки-поводыря. Говорят, это исключительные помощники. С ними познаешь совсем другую жизнь.

Поток машин ненадолго прервался, и не успел незнакомец опомниться, как Рой перевел его на противоположную сторону. Там человек вырвался:

– Какого черта, что за издевательство!

– Как вы разговариваете с человеком, только что переведшим слепенького через улицу? Какая неблагодарность!

– Вы спятили? Я вовсе не слепой!

– Тогда зачем вы в такой день в темных очках? Всякий здравомыслящий примет вас за слепого. Что ж, я перестарался! А все дурацкое сострадание.

– Послушайте, Рой, – сказал я, поравнявшись с ним, – день, как вы изволите заметить, довольно-таки солнечный!

– Солнечный, но не слишком! Это вам не август в Италии, а май в Англии.

– Согласен. Но для чьих-то глаз может быть и ярковато!

– Пусть так, но этот говнюк вовсе не потому напялил свои окуляры. Выставиться хочет! Нельзя им бесконечно все спускать с рук. Надо тыкать мордой. Нет, я согласен, лучше бы солнце не так светило. Но беда в том, что слишком редко подворачивается случай встретить ближнего, в самом деле нуждающегося, чтоб его перевели. Я уже года три предвкушаю такую возможность, и вот наконец представилась. Ну как ей было не воспользоваться?

Некоторое время мы шагали молча, потом я возобновил разговор:

– Вы рассказывали про свои сексуальные ощущения…

– Ах да! Так к чему я это все? Ага, помните, один малый у Джойса, по ночам бродя по городу, выкрикивал: «Голые бабы!» – специально, чтобы себя возбудить? И еще был в романе, кажется у одного француза, такой, у которого тут же вставало, стоило ему увидеть в колонке кратких объявлений: «Девушка двадцати лет». Впрочем, ну их всех к черту! Все мы по молодости этим грешили. В наши дни, я убежден, должно возникнуть нечто большее. Такое, чтобы секс по-настоящему волновал. Чтобы был изощренней, самобытней. По-моему, не важно как, важно, чтоб это было. Возьмем, к примеру, тех, кто, большую часть жизни прожив в скучнейшем и благопристойнейшем браке, под конец пускается в приставания к бойскаутам или выставляет свое хозяйство перед девчушками в электричках, – кажется, у Олдоса Хаксли есть что-то на этот счет. Ведь на самом деле вряд ли они занимались подобным изначально, так чтоб теперь, если приспичит, сказать себе: займусь-ка; нет, ничего подобного! Скорее, слова «девушка двадцати лет» уже не способны их возбудить. Ну, как призыв, что ли. Сама по себе девушка двадцати лет, может, их и возбудит, только это совсем другое. Послушайте, не знаю, как вам, а мне уже порядком надоело это пешее хождение. Ради бога, возьмем такси!