Фрэнк Норрис - Спрут

«Настоящим имею часть подтвердить получение вашего письма от 14-го числа сего месяца и в ответ сообщаю…»

«При сем прилагаю чек на Ново-Орлеанский банк, который следует использовать согласно существующей между нами договоренности…»

«В ответ на ваше письмо за № 1107 касательно иска города и округа Сан-Франциско к транспортной компании «Эксельсиор» сообщаю…»

Голос его звучал ровно, сухо, невыразительно. Диктуя, он чуть покачивался взад и вперед в кожаном вращающемся кресле, положив руки на подлокотники, уставившись выпуклыми глазами на календарь, висевший на противоположной стене. Подыскивая нужное слово, он останавливался и напряженно помаргивал.

- Пока что все! - сказал он наконец.

Стенографистка молча поднялась и, сунув карандаш в узел волос на затылке, бесшумно вышла из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.

Когда она ушла, Лаймен встал и потянулся, тремя пальцами прикрыв зевок. Он прошелся взад и вперед по кабинету, в который раз с удовольствием оглядывая с большим вкусом обставленное помещение: пушистый красный ковер, обои тускло-оливкового цвета, на стенах несколько прекрасных гравюр, портреты американских государственных деятелей и деятелей юстиции, великолепно исполненная цветная литография «Большой каньон реки Колорадо», глубокие кожаные кресла, огромный, набитый книгами шкаф, на котором стояли бюст Джеймса Лика, и огромный зеленоватый глобус, корзинка для бумаг из разноцветной соломки работы индейцев племени навахо, массивная серебряная чернильница на столе, замысловатый шкафчик для писем и бумаг со всякими хитроумными приспособлениями и ряды полок, уставленных запертыми жестяными ящичками, внушающими почтение своим солидным видом и наклейками, на которых были указаны имена клиентов и содержание дел, или описание принадлежащего кому-то недвижимого имущества.

Лаймену было за тридцать. Он похож на мать, не то что его брат Хэррен,- только гораздо смуглее ее; глаза больше и темнее, чем у Энни Деррик, и навыкате, что придавало его лицу странное выражение, немного загадочное и останавливающее внимание. Волосы черные, усы небольшие, аккуратно подстриженные, с торчащими кверху острыми кончиками, которые oн то и дело подправлял большим пальцем, отставляя мизинец. Перед этим он всякий раз делал незаметное движение рукой, высвобождая из-под рукава манжету,- жест этот вошел у него в привычку.

Одевался он весьма элегантно. Безукоризненная складка на брюках, алая роза в петлице, лакированные туфли, визитка прекрасного черного шевиота, двубортный коверкотовый жилет табачного цвета с жемчужными пуговицами; на шее черный тяжелого шелка шарф, заколотый золотой булавкой с опалом и четырьмя крохотными брильянтиками.

В кабинете было два больших окна с зеркальными стеклами. Остановившись у одного из них, Лаймен вынул сигарету из чуть выгнутого серебряного с чернью портсигара, закурил и посмотрел вниз, с интересом наблюдая за тем, что происходит на улице, решив, что можно и побездельничать минутку.

Контора его помещалась на десятом этаже дома Биржи - в красивом небоскребе белого камня, стоявшем на перекрестке Маркет-стрит и Кирни-стрит, самом величественном здании в деловой части города.

Внизу на узких улицах кипела обычная городская жизнь, Весело позванивая, бежали и останавливались Грамваи, дребезжали расшатавшиеся стекла в окнах, по булыжной мостовой громыхали телеги и экипажи, доносилось беспрерывное шаиканье многих тысяч подошв. Вокруг фонтана толпились цветочницы; корзинки, полные хризантем, фиалок, гвоздик, роз, лилий и гиацинтов, яркими пятнами выделялись на сером будничном фоне улицы.

Но, по мнению Лаймена, жизнь, кипевшая в центре города, вовсе не была ни кипучей, ни деловой. Люден здесь интересовали лишь мелочи, они занимались пустяками и не обращали внимания на вещи посерьезней. Легкомысленные и благожелательные, они позволяли надувать себя, были щедры, дружелюбны, восторженны и жили, как правило, сегодняшним днем, раз уж им посчастливилось осесть в городе, где возможности наслаждаться жизненными благами сами шли в руки,- городе суматошном, как Нью-Йорк, только без его надрыва, безмятежном, как Неаполь, но без его томности, романтичном, как Севилья, но без ее колоритности.

Лаймен отвернулся от окна, чтобы снова сесть за работу, и в этот момент на пороге появился мальчик-рассыльный.

- Человек из литографии, сэр,- доложил он.

- Что ему надо? - спросил Лаймен и тут же прибавил: - Проси!

В кабинет вошел молодой человек с огромным пакетом в руках, который он с облегчением опустил на стул.

- От литографской компании «Стандарт»,- сказал он, переведя дух.

- Что здесь?

- Право, не знаю,- ответил молодой человек.- Скорей всего, карты.

- Но я не заказывал никаких карт. Кто их послал? Напутали, наверное.

Лаймен разорвал обертку, и из кипы громадных листов белой бумаги, сложенных в восемь раз, вытащил один.

- А, понимаю! - воскликнул он.- Это действительно карты. Только их нужно было доставить не мне, а в контору, где занимаются их распространением.

Он написал на наклейке пакета адрес, по которому его следовало доставить.

- Отнесите их туда,- сказал он.- А эту одну я оставляю себе. Если увидите мистера Даррела, передайте ему, что мистер Деррик - повторяю, Деррик,- вероятно, не сможет сегодня быть у него, однако это не должно повлиять на ход дела.

Молодой человек, прихватив пакет, ушел, а Лаймен, pазложив карту на столе, некоторое время внимательно ее изучал.

Это была официальная карта железных дорог Калифорнии на 30 марта текущего года. На ней разными красками были аккуратно вычерчены принадлежащие и цельным корпорациям железные дороги штата. Желтые, зеленые и синие полоски были коротки, между собой не связаны и мало заметны. Нужно было хорошенько приглядеться, чтобы увидеть их. Зато красные нити Тихоокеанской и Юго-Западной железной дороги - ТиЮЗжд - покрывали всю карту густой запутанной сетью. Все они брали начало в Сан-Франциско и разбегались оттуда на север, восток и юг, оплетая весь штат. От Колса в верхнем углу карты до Юмы - к нижнем, от Рино, с одной стороны, до Сан-Франциско - с другой, вились и переплетались эти красные линии, настоящая система кровообращения. Сложная, разбегающаяся, вновь стягивающаяся вместе, она ветвилась, расщеплялась, расползалась вширь, давала отростки, пускала корни, выбрасывала усики, которые, как мельчайшие капилляры от аорты, тянулись к какой-нибудь деревеньке, какому-нибудь заштатному городку, проращивали их, опутывали как паутиной и подтягивали к центру, где зародилась эта система.

Сама карта была белая, и казалось, что все краски, предназначенные для того, чтобы расцветить округа, города и селенья, ушли на этот огромный, распластавшийся организм, чьи кроваво-красные артерии сходились в одной точке; можно было подумать, что сам штат окончательно обескровлен, вот и выделяются так четко на этом белесом фоне протянувшиеся куда-то в бесконечность полные животворящей крови артерии чудо-вища; набрякшая до предела опухоль, исполинский паразит, питающийся жизненными соками всей Калифорнии.