Фумико Энти - Маски

После того письма Ясуко больше ни разу не согласилась встретиться с Ибуки в комнате пристройки, как будто откровения Садако послужили ей хорошим поводом для отказа, который она давно искала.

– Твоя жена сыщиков нанимает, я ее боюсь, – повторяла она снова и снова, увиливая от встреч.

Слежка не желавшей угомониться жены выводила Ибуки из себя, зато, как вскоре обнаружилось, добытая детективом информация убедила ее в том, что муж действительно порвал с Ясуко, и в то же время Ибуки получил возможность следить за развитием событий в доме Тогано.

Так он узнал, что округлившуюся Харумэ в сопровождении Ю отправили в один из храмов на окраине Киото, который возглавлял старший брат Миэко.

Ибуки припомнил, что однажды, в сезон весенних дождей, когда дискуссионная группа собралась в его университетском кабинете, Ясуко упомянула об отъезде свекрови в Киото.

– Снова поехала на Священную обитель посмотреть? – громогласно поинтересовался Микамэ.

– Нет, – покачала головой Ясуко. – У нее там родственники.

В конце июня Ибуки отправился в Киото читать курс лекций в местном университете.

– Разве Ясуко не едет? – с удивительной невозмутимостью поинтересовалась Садако. Она радовалась неожиданному успеху своего расследования; то, что ее столь агрессивная выходка могла ранить гордость мужа, нисколько ее не волновало. Она узнала – к своему удовольствию, – что он-то поедет, а вот Ясуко придется остаться дома, заботиться о Миэко, которая в сырую погоду всегда страдает от межреберной невралгии.

Между лекциями Ибуки выходил из своего номера в гостинице на проспекте Годзё и бродил по знакомым улочкам Киото, глаза его отдыхали на буйной, блестящей от дождя листве – море зелени волнами набегало на обочины, накатывало на древние земляные стены, а истомленная душа, которая словно от дикого разгульного запоя очнулась, потихонечку успокаивалась, тонула в молочном свете жаркого лета, который просачивался внутрь, словно через узорчатое стекло лился.

В один прекрасный день, когда небо затянуло серыми облаками и в воздухе повисла едва различимая изморось, Ибуки вышел из автобуса в Арасияме и дальше отправился пешком.

Рядом с узкой тропой, бегущей сквозь заросли бамбука, он нашел указатель с надписью «Обитель на равнине» и остановился, засунув руки в карманы плаща. Заброшенный вид ворот и храма – все так, как описано в эссе, – не возбудил в нем особого желания подойти поближе. Он побрел мимо, медленно и бесцельно шел и шел, пока не наткнулся на стену вокруг еще одного храма, расположившегося на берегу большого старинного пруда. В невысокой земляной стене с черепичным навесом обнаружилась черная калитка, на которой болталась деревянная табличка, гласившая: «Храм Дзикодзи, служебный вход».

Повторяя себе под нос название храма, он пошел дальше по выложенной камнями тропинке. Там, внутри, среди яркой зелени возвышались несколько каштанов, чьи кремовые венчики пускали по ветру крохотные цветочки, обсыпая волосы и плечи Ибуки миниатюрными лепестками. Вокруг не было ни души. У высокой колокольни виднелись сполохи золотистых цветов, словно яркое кимоно небрежно бросили.

Он побродил немного вокруг и уже собрался было уходить, когда услышал наконец низкий женский голос, напевающий старинную песенку:

Никогда раньше ему не доводилось слышать голос Харумэ, и все же он был убежден – песню напевает именно она.

Ибуки пришел в смятение, разрываясь между желанием взглянуть на нее и убежать. Медленно, даже сердито, двинулся к ограде, туда, откуда слышался этот голос. За низким кедровым плетнем быстро выхватил взглядом на веранде фигурку Харумэ на фоне полоскавшейся на ветру выцветшей сиреневой ткани. Несчастная с отсутствующим видом выводила незамысловатую мелодию. Ибуки боялся, что ее недуг вызовет у него омерзение, но вокруг черных глаз, ярко выделявшихся на бледном, не от мира сего личике, залегли печальные тени, как у красивой кошечки; и он вздохнул с облегчением: Харумэ была настолько прекрасна, что отсутствие ума казалось даже трогательным, это была настоящая красота, обратившая страх в жалость. Личико и плечики ее исхудали, но округлость живота яснее ясного говорила о расцветающей внутри нее новой жизни. Ибуки вздрогнул, представив себе тот момент, когда жизнь эта вышла из него и поселилась в ее теле. Внезапно он ощутил подступающий к горлу ужас, как будто даже земле под ногами доверять больше нельзя, но обычно сопутствующего ему чувства отвращения не возникло. Он еще долго стоял, наблюдая за прекрасной полоумной женщиной.

– Прохладно сегодня, Харумэ-тян. Тебе нельзя простужаться, – зазвучал надтреснутый голос, и в сад вышла Ю, седая, сгорбленная, начала снимать сиреневый с изящным рисунком шелк.

Испугавшись строгого взгляда старухи, Ибуки поспешил к выходу. Но всю дорогу обратно, а потом и в гостиничном номере его непрестанно преследовала мысль о бесконечной чувственности прекрасного отрешенного лица Харумэ и о ее круглом животике.

Одним прекрасным осенним днем Тоэ Якусидзи приехала в Токио.

В тот день в доме Тогано должна была состояться встреча поэтического кружка, и Тоэ спешила повидаться с Миэко.

Изысканная гостиная Тогано в Мэгуро по-прежнему радовала глаз, а дамы были разодеты в пух и прах, как обычно; но садовник выкорчевывал в саду корни деревьев, а многочисленные ящики с утварью и коробки со свернутыми картинами создавали атмосферу неустроенности, какая бывает в день переезда.

Миэко выразила Тоэ свои соболезнования по поводу смерти отца, скончавшегося минувшим летом.

– Хотя он давно уже болел, все равно это для вас удар, – добавила Ясуко.

Тоэ с любовью припомнила тот осенний день, когда год назад Миэко и Ясуко посетили их семейную сцену Но в Киото.

– Госпожа Тогано, отец часто повторял мне, что после его смерти я должна передать вам одну из масок, на память. Я привезла ее.

– О, неужели! Но право же… – принялась было возражать Миэко, но Ясуко остановила ее взглядом:

– Мама, Тоэ хочет, чтобы вы приняли этот дар, – и повернулась к девушке: – Спасибо вам. – На щеке ее заиграла ямочка. – Сад здесь такой огромный и дом такой большой, что с ними трудно управляться, вот мы и надумали продать все это и перебраться в Камакуру. Везде беспорядок, просто ужас, но все решили собраться здесь в последний раз и собрались.

– Можно взглянуть на маску? – попросила Миэко.

– Конечно. Она не слишком старая, но папа ее просто обожал. Часто надевал ее на спектаклях «Река Сумида» и «Храм Миэ». Он считал, что вы сумеете оценить по достоинству ее грусть, ведь вы потеряли единственного ребенка. Прошу вас, примите маску в память о нем. – Речь Тоэ лилась плавно, огромные глаза под узкими бровками были широко распахнуты.