Самюэль Беккет - Молллой

Сначала я задумался о первоочередных нуждах, о необходимых приготовлениях. Суть дела я продолжал оставлять без внимания. Я чувствовал, как меня одолевает великое замешательство.

Следует ли ехать на мопеде? С этого вопроса я начал. Я обладал методичным мышлением и никогда не приступал к выполнению задания, не выбрав, после продолжительных раздумий, лучшее средство передвижения. Вопрос этот необходимо решать первым, в начале любого расследования, и я никогда не трогался с места, не решив его. Иногда я выбирал мопед, иногда поезд, иногда автомобиль, а иногда отправлялся пешком или на велосипеде, бесшумно, ночью. Ибо если ты окружён врагами, как я, выезжать на мопеде, даже ночью, нельзя, тебя непременно заметят, если, конечно, не ехать на нём как на обычном велосипеде, что, конечно, абсурдно. Но несмотря на укоренившуюся во мне привычку улаживать в первую очередь щекотливый вопрос с транспортом, он не получал разрешения до тех пор, пока все факторы, от которых он зависел, так или иначе не принимались во внимание. Ибо как можно выбрать способ передвижения, не узнав предварительно, куда отправляешься или хотя бы с какой целью. В данном случае я бился над транспортной проблемой, располагая лишь теми разрозненными сведениями, которые почерпнул из сообщения Габера. Я бы мог восстановить мельчайшие детали этого сообщения, если бы пожелал. Но я этого не сделал и не собирался делать, повторяя: Дело совершенно банальное. При сложившихся обстоятельствах решать транспортную проблему было бы безумием. Но именно этим я и занимался. Я уже терял голову.

Мне нравилось уезжать на мопеде, к этому способу передвижения я был неравнодушен. И не зная ничего о причинах, этому препятствующих, решил отправиться на мопеде. Таким образом, на самом пороге дела Моллоя был начертан фатальный принцип — удовольствие.

Сквозь щель в шторах пробивались солнечные лучи, в их свете отчётливо был виден танец пылинок. Из чего я заключил, что погода по-прежнему прекрасная, чему и обрадовался. Когда отправляешься на мопеде, хорошая погода предпочтительнее. Я ошибался, погода уже не была прекрасной, небо затягивалось тучами, вот-вот пойдёт дождь. Но в тот момент ещё светило солнце. Из чего я и исходил, с непостижимым легкомыслием построив на этом свои выводы.

После чего, согласно обычному распорядку, я приступил к главному вопросу — что брать с собой. И этот вопрос был бы решён мной столь же легкомысленно, если бы не вмешался мой сын, пожелавший вдруг узнать, можно ли ему выйти. Я сдержался. Тыльной стороной ладони он вытирал рот, терпеть этого не могу. Но существуют жесты и более мерзкие, знаю из собственного опыта.

Выйти? — сказал я. — Куда? Неопределённость я ненавидел. Я начинал чувствовать голод. К Вязам, — ответил он. Так называют наш маленький общественный парк. Хотя в нём нет ни одного вяза, так мне говорили. Зачем? — спросил я. Повторить ботанику, — ответил он. Бывали моменты, когда я подозревал своего сына во лжи. Один из них как раз наступил. Я почти хотел, чтобы он ответил: Погулять, или: Посмотреть на девок. Беда была в том, что в ботанике он разбирался гораздо лучше меня. Иначе по его возвращении я задал бы ему несколько вопросов на засыпку. Лично мне растения нравились, во всей их невинности и простоте. Иногда я даже усматривал в них дополнительное доказательство существования Бога. Иди, — сказал я, — но вернись в половине пятого, я хочу с тобой поговорить. Хорошо, папа, — сказал он. Хорошо, папа! А!

Я немного вздремнул. Покороче. Когда я проходил мимо церкви, что-то меня остановило. Взглянул на портал, барокко, очень милое. Я находил его безобразным. Я поспешил к дому священника. Отец Амвросий спит, — сказала служанка. Я подожду, — сказал я. Что-нибудь срочное? — спросила она. И да, и нет, — сказал я. Она провела меня в пустую гостиную. Вошёл отец Амвросий, протирая глаза. Я побеспокоил вас, отец, — сказал я. Он пощелкал языком по нёбу в знак протеста. Не буду описывать положение наших тел, его — характерное для него, моё — для меня. Он предложил мне. сигару, которую я любезно принял и положил в карман, между автоматической ручкой и цанговым карандашом. Отец Амвросий тешил себя мыслью, что у него светские манеры, сам он не курил. Все говорили, что у него широкие взгляды. Я спросил, не заметил ли он на мессе моего сына. Конечно, заметил, — сказал он, — мы даже поговорили. Вероятно, я выглядел удивлённым. Да, — сказал он, — не обнаружив вас на вашем обычном месте, в первом ряду, я обеспокоился, не заболели ли вы. И подозвал вашего милого мальчугана, который меня успокоил. Нежданный гость, — сказал я, — не смог освободиться вовремя. Ваш сын так мне и объяснил, — сказал он. И добавил: Но присядем же, на поезд мы не опаздываем. Он засмеялся и сел, подобрав тяжёлую рясу. Не желаете ли стаканчик? — спросил он. Его слова меня смутили. Что если Жак не удержался и намекнул на пиво? На это он был вполне способен. Я пришёл попросить вас об одной любезности, — сказал я. Пожалуйста, — сказал он. Мы не сводили друг с друга глаз. Дело в том, — сказал я, — что воскресенье бел причастия для меня — всё равно, что… Он поднял руку. Только прошу без богохульных сравнений, — сказал он. Вероятно, он подумал о поцелуе бел усов или о говядине бел горчицы. Я не люблю, когда меня перебивают. У меня испортилось настроение. Можете дальше не говорить, — сказал он, — вы нуждаетесь в причастии. Я опустил голову. Дело не совсем обычное, — сказал он. Интересно, ел ли он сегодня. Мне было известно, что он подвергал себя длительным постам, умерщвляя плоть, естественно, но ещё и потому, что так рекомендовал врач. Два зайца одним выстрелом. Но только чтобы никто об этом не знал, — сказал он, — пусть всё останется между нами и… Он поднял палец и глаза к потолку. Странно, — сказал он, — что это за пятно? В свою очередь и я взглянул на потолок. От сырости, — сказал я. Ай-ай-ай, — сказал он, — какая досада. Кажется, более тупых слов, чем эти «ай-ай-ай», я не слышал. Бывают моменты, — сказал он, — когда отчаянье прельщает. Он поднялся. Схожу за снаряжением, — сказал он. Так и сказал: за снаряжением. Оставшись один, я сжал пальцы так, что, казалось, они хрустнут, и воззвал к Богу о помощи. Безрезультатно. Её надо было ещё заслужить. По тому, с какой готовностью отец Амвросий кинулся за своим снаряжением, мне показалось, что он ничего не подозревает. Или ему было интересно посмотреть, как далеко я зайду? Или же доставляло удовольствие ввести меня в грех? Я сформулировал ситуацию следующим образом. Если он причастит меня, зная, что я пил пиво, его грех, если грех будет, равновелик моему. И потому я рискую немногим. Он вернулся, держа в руках портативную дароносицу. Открыл её и без малейших колебаний причастил меня. Я поднялся и горячо его поблагодарил. Не за что, — сказал он, — не за что. Теперь мы можем поговорить.