Григорий Канович - По эту сторону Иордана

Жили они в однокомнатной квартирёнке на окраине города, в новом районе. Жили хорошо: он трудился в конструкторском бюро траулерного флота, она учила детей языку Вильяма Шекспира и Кима Филби. Денег на житьё-бытьё хватало — Лёва дурных привычек чурался: пить не пил, в карты не играл, курил больше для понта, за посторонними девушками не ухаживал, — своих хватало с головой. Свои — это Верка и дочка, которой, в результате томительных раздумий, дали редкое для евреев имя Роксана. Лёва нажимал и настаивал, чтоб новорожденную назвали просто и в то же время со значением — Яхта. Но Верка плакала и кричала, и грозила объявить голодовку, и измотанный супруг уступил: Роксана так Роксана. Уступил — но ссадина на душе осталась, и он мерил расходившуюся женщину острым грифельным взглядом, как будто расчерчивал её на брёвна, бимсы и шпангоуты. Ощущая кожей режущий взгляд, Верка задавалась запоздалым вопросом: а все ли дома у её Лёни? А не стоило ли сделать аборт?

Но природа брала своё, молодые годы — зелёные, — и вот следом за дочкой появился сын Витя. Одному ребёнку скучно в доме, об этом никто не станет спорить, да и непедагогично это, да и Папа римский тоже ведь не дурак, а как стоит против абортов. А что насчёт того, все ли дома у Лёника или только некоторые, так тут многое зависит от привычки: да, он немного странный с этой своей лодкой, зато другие спичечные коробки собирают или вообще алкоголики. И когда Витя родился, Лёня не стал спорить насчёт имени, а сразу согласился: «Ладно, пускай будет Виктор. „Виктория“ — победа. Морская победа». А мог ведь и упереться — давай назовём Бриг или там Фрегат.

Время шло ни шатко, ни валко, жизнь обрастала ракушками и тянула на дно. Ветер горбачёвской свободы хоть и дул над Москвой, но дул мимо: не было паруса, который бы его уловил, конструирование траулеров сходило на нет, и денег противно не хватало даже на самое насущное. Лёня Шор-Табачник затосковал. Яхта существовала неподалёку, но дотянуться до неё было совершенно невозможно; лишь по ночам она приближалась в темноте, с ласковым плеском, тёрлась бортом о его плечо, и тогда он стонал и метался во сне. В России, сорвавшейся с цепи и уходящей из-под ног, как палуба в бурю, перспектива привязать к себе красивую и избалованную Яхту была равна нулю. Этот ноль представлялся Лёне крушением жизни, хуже, чем крушением — небытиём. Следовало уходить от Девятого вала, это было ясно.

Понятно это было и Вере — она надеялась на то, что с изменением жизненной обстановки Лёня возьмётся за ум и выкинет из головы свою затею с лодкой, а дети на новом месте перестанут пускать сопли, капризничать и реветь. Новое место обозначилось как бы само собою: Израиль. Там детское питание, там климат средиземноморский, там всё. На всякий случай Вера заикнулась было о Германии, но Лёня даже слушать не захотел — в его сердце пробудились дремучие чувства к исторической родине, к двенадцати сыновьям старика Якова, один из которых, кстати сказать, не козлов с баранами гонял по холмам, не из лука стрелял в пролетающую утку, а пошёл по мореходной части. Немцы тоже иногда отчаливали от своих берегов, но то совсем чужие люди, с какой бы им стати вникать в душевные устремления Лёни Шор-Табачника.

Документы на выезд были поданы, начался обратный отсчёт перед стартом. Немногочисленные друзья-приятели решению Шор-Табачников ничуть не удивились; удивляться можно было лишь тому, что Вера с Лёней до сих пор ещё никуда не отчалили, а ведь могли. Разрешение от властей пришло быстро и без помех, сборы тоже заняли не много времени. Да и чего там собирать? Не расхлябанную же кровать, не дощатые книжные полки отправлять тихой скоростью за тридевять земель, в тридесятое еврейское государство. Решено было везти с собою застиранную детскую одёжку на смену, два десятка книг по судостроению и разную хозяйственную мелочёвку в двух чемоданах да клетчатом клеёнчатом бауле, с какими российские челноки снуют туда-сюда по белу свету.

Момент прибытия сынов Израиля с чадами и домочадцами, со скарбом, собаками и кошками на древнюю родину описан многократно; я и сам об этом писал. В толпе иммигрантов, спускавшихся с трапа самолёта в тель-авивском аэропорту, семья Шор-Табачников ничем не отличалась от других: все были взволнованы, никто не помышлял о плохом. Время целованья родной земли ушло в прошлое, в 70-е годы, и нынче такие глупости никому и в голову не приходили. Да и как тут поцелуешь, если кругом один асфальт, мрамор и железобетон. Даже смешно и неловко как-то: могут подумать, что человек съехал с катушек. Скромней надо себя вести после двухтысячелетней разлуки и не лезть с поцелуями.

Коты и собаки тоже приехали, хотя логичней было бы везти на историческую родину овцу — хотя бы потому, что это полезное животное упоминается в еврейских священных книгах чаще, чем другие бессловесные твари. Но времена меняются, и люди меняются вместе с временами: царь природы помещает сегодня овечку по соседству с козлом… Пока оформляли документы, Лёня, Вера и их дети, вместе с другими новоприбывшими, наблюдали за парой ошалевших от перелёта белых королевских пуделей — кобелём и девочкой. Мнения наблюдателей совпадали: псов привезли на развод, ради малого бизнеса. Первопроходцы-семидесятники тащили за бугор свёрла и электрические лампочки на продажу — а зачем, когда породистый щенок с дипломом смело тянет на полтыщи баксов? Человеческая мысль всё время скачет вперёд, это несомненно.

Что же до кота, то он сидел в плетёной корзине, высунув круглую башку в дырку и глядя на еврейский мир совершенно индифферентно. Его хозяйка, крупная старуха в шляпе с полями и птицей, терпеливо дожидалась очереди на оформление и с котом не общалась, как будто то был самостоятельный сосед с независимым характером.

А Лёня маялся. Ему хотелось поскорей усесться перед чиновницей и заявить без предисловий: «Мне всё равно, куда ехать, главное, чтоб на берег моря». Так и вышло — его отправили на Юг, в Ашкелон.

Проще всего было бы Яхту купить, — за деньги, на какой-нибудь великобританской, скажем, верфи или же со вторых рук; и выбор был незаурядный. Плати и подымай паруса в тумане моря голубом! Лёня выписал с дюжину телефонов и принялся названивать.

В Англию он звонил больше для порядка и из тёмного любопытства: цены зашкаливали с первого звука, нули уходили к горизонту. Под укоризненным взглядом Верки, считавшей минуты международной беседы, Лёня выспрашивал приятные подробности: сколько метров от носа до кормы, какова высота мачты и площадь парусов, из какого дерева изготовлен штурвал — из красного или же из бука. Потом дело неизбежно доходило до цены, и разговор прекращался. Покупка со вторых рук представлялась более достижимой, хотя бы уже и потому, что можно было съездить в Герцелию и в тамошней «марине» посмотреть, ощупать лодку собственными руками. Но и в Герцелии цены были совершенно гулливерские, а один из частновладельцев, до которого дозвонился Лёня Шор-Табачник, даже позволил себе съязвить. В ответ на вопрос, сколько солярки потребляет аварийный мотор, яхтсмен процедил в трубку: «Если вы собираетесь купить у меня яхту и спрашиваете такие глупости — значит, у вас нет денег даже на автобус!» И прервал разговор, не простившись.