Валерий Баранов - Теория бессмертия

Алкоголь. Водка. Лицемерие. Возмутительная распущенность. Полная откровенность, как недержание… как кружка пива — и ещё рюмка, и это их само опьянение было искушением, ежеминутно грозившим падением в низ, в кровать, в чувственную трясину.

Но как могла Светлана Адамовна хладнокровно разглядывать через стол, просвечивающие сквозь ветхую ткань, девственно заострённые сосочки грудей своей нежной подруги. Валины плечи, тело, трепещущее от рыданий и плавно стекающее вниз, в более тёплые тоны её живота, туда, к стройным, совершенно развратно раздвинутым ножкам, к невидимому глазу за поверхностью кухонного стола главному алтарику её тела… Ей всего лишь надо было встать и обойти кругом, этот чёртов кухонный столик!

Скоро Светлана Адамовна почувствовала, что подруга уже льнёт к ней:

— Вот и хорошо… — наклонилась и горячо зашептала Валентине в ухо Светлана Адамовна, — Идём в комнату, я тебя раздену, мы упадём на диван… Будем лежать и целоваться, плакать и лизать друг дружку, как две пьяные суки.

Стремительное движение как в вальсе, такое же гладкое и ритмичное, как движение одного тела в другом теле, от такого стремления закружится весь мир. Они и не заметили, как очутились в комнате на диване. Они обнялись и стали тайно шептаться, и они дошептались: оказалось, что у них есть ушки, и эти ушки любят такие слова, что бросает в жар, и они, эти ушки, такие требовательные, и они требуют ещё слов и ещё, и слов становится мало.

Томительные минуты. Возмутительное сближение. И они, Света и Валя, умышленно, медленно освобождаются от одежды, стараясь максимально синтезировать в одном напитке все свои ласки. Осторожными поцелуями, покусываниями и прикосновениями к разным местам, они, конечно, каждая по-своему, но гораздо более горячо и воодушевлено, чем это происходило у них с мужчинами, попытались нащупать дорогу в иную восторженную фантазию…

Где реальный мир женщин, обозначался бы только вербальным влиянием субъекта, желающим не принимать от кого-то наслаждение, но творить его в себе. Где чувственность отличалась бы не только тонким, подлым запахом страсти или ответственности, но, будучи основанной больше на воображении, сразу бы вводилась в круг знаковых властительных дисциплин.

— Я люблю тебя.

Скачу в молчании. Теперь я воительница на злом скакуне, спускаюсь в долину с побеждённых вершин: защитники и стены не смогли сдержать моего натиска. Со своего статного коня я презрительно осматриваю покорённую землю. Я топчу белогрудым конём травы, гну, гордые головы подсолнухам и небо пронзают молнии, салютуя моей славной победе. Вой ветра и гром заглушают молитвы и стоны — небо провозглашает победу над твоим садом.

— Я тоже люблю тебя.

Слёзы омывают яркую зелень глаз, украшая ресницы прозрачными подвесками. Разве я не была предметом скрытой зависти и не менее скрытого обожания всех, кому я дарила свои поцелуи, свою любовь? Слёзы дождём сыплются, барабанят о бархатную кожу живота — стекают вниз в распутное чрево.

— Вот уж не думала никогда, что мне придется лизать твою задницу! Ну, теперь ты веришь, что я тебя люблю?

— Светка, ты возьмёшь меня к себе жить?

— Прямо сейчас?

— Да.

И, пьяно поглядев друг на друга, они обе расхохотались.

Потом Светлана Адамовна обиделась и ответственно замолчала, отстранившись, стала разглядывать помутившимся взглядом груди своей подруги и зачем-то дуть на них.

Неудивительно, что когда у женщины глаза становятся мутными — она приобретает дурные манеры. Зеркальная система — она смотрит мутно в её суть, а она блестящими, промытыми слезами глазами, в неё, — и так, разглядывая друг друга, они доходят до таких предположений, которые не одна из них не смогла бы счесть собственными.

Чётко осознавая в своём сексуальном партнёре не только женщину, но и соперницу…

Увы, Светлана даже не ощущала себя женщиной — царство подсознания исторгло в неё ядовитое, убивающее женское начало желание — сильное желание собственной маскулинности.

— Я тебя поняла, Светлана, с переездом к тебе придётся немного подождать.

— Подожди… Сейчас я тебя изнасилую!

И в каком-то роковом фантастическом свете, каждая уже видит две головы на своём туловище, которые требуют убивать друг друга, чтобы получить это тело и потому все их мысли находятся в смешении, но ярком, как праздничный салют, в гармоническом смысле.

Ещё не сознавая всю силу и глубину подсознательной мотивации своего стремления: «хочется новых ощущений», их руки, губы и пальцы что-то ищут, но обнаруживают только своё: трепетное, пушистое, нежное, горячее, гладкое и влажное, пульсирующее. О! если бы между ними была бы хоть какая-нибудь преграда, что-то, что могло бы им дать право остановиться! Нет! Одна из них сжимается, как звезда — другая расползается, как галактика.

О боже! Нужно всего бояться. Чтобы потом не было больно. Ну? Вот он! Этот поцелуй. В нём тоже нет точной и логически безупречной формулы любви, исповедуемой их язычками и ушками.

Произошло расщепление самой любви на секс и романтику, раздвоение, которое у женщин встречается крайне редко, но является важной и определённой особенностью всего современного мужского эротизма. Сначала, и это классика — мужчина ищет женщину, отношения с которой были бы чисто сексуальными. С другой стороны, мужчина ищет в женщине спутника жизни и близкого по духу друга, по отношению, к которому чувственность воспрещается и в этой ситуации он от женщины, в глубине души, ждёт такого же к себе отношения. Это проще простого приводит женщину к фригидности, даже если её собственные запреты, пришедшие из детства и юности, не очень сильны.

Однако и первый вариант, отношения к женщине, просто как к проститутке, её тоже не устраивает. Потому что у женщины эмоциональность, как правило, гораздо более тесно и однородно слита с сексуальностью — она не может отдаться полностью, если не любит или не любима…

Получается, что в любви женщина заведомо обречена на поражение: проявляется ли оно в полном равнодушии или в смертельной ревности, в подозрительности или раздражительности, в капризной требовательности или чувстве неполноценности, в необходимости иметь любовника или в стремлении, к интимной дружбе с другими женщинами.

Всегда обнаруживается один общий признак этого поражения — неспособность к полному духовному и физическому слиянию с объектом любви.

Обвинив во всём алкоголь, они смирились: для любовников все эти действия и заклинания нужны всего лишь для того, чтобы определять их роли. Зачем же им нужен был этот совместно совершаемый грех? А они это совершили, чтоб быть вправе, свои красивые женские тела потом, нелегально предложить кому-нибудь… не столь нежному, как они… но, тому, кто пострашнее и посерьёзней.