Валерий Баранов - Теория бессмертия

О своём понимании смерти Агеев не любил рассуждать, однако давал понять о важности таких философствований косвенно, рассказывая свои предчувствия, советуя, как толковать сны, или как добраться до понимания смерти с помощью знаков.

Но однажды он всё-таки попытался объяснить своему другу Сиверину, как действует смерть:

— Представь себе, что ты ослеп и оглох, потерял вкус и нюх, не чувствуешь боль, не ощущаешь где огонь и лёд. Ты не различаешь: гладкое это, или шероховатое, верх или низ. Как может кто-то тебе доказать, что он тоже существует? Сможет ли он сказать тебе что-нибудь, всё равно что, но так, чтобы ты его понял, и чтобы он был уверен, что ты его понял до конца?

— Не знаю, — ответил Сиверин, — а ты можешь?

— Убив тебя.

— Так можно даже и мухе доказать, что ты для неё существуешь, пришлёпнув её.

— Конечно, если бы она могла умереть. Отделение духа от тела в момент смерти, то есть декорпорация — только это, есть смерть. И смерть имеет смысл только для человека.

— Значит, ты думаешь, что смерть — это не мы сами?

— Есть кто-то другой, кому известно, какими пределами, зачем и почему ограничено наше восприятие. Тот, кто находится за пределами этого нашего восприятия, не может быть опознан нами, и только одним-единственным способом — умерщвляя нас — даёт нам понять, что он существует. Кто-то, кто направляет руку убийцы, волю случая, действия природных сил. И мы через наши смерти, как через приоткрытую дверь, рассматриваем в последний момент какие-то новые пространства, другие какие-то миры.

— Ты полагаешь, что смерть — это нечто «безрассудно-любопытное», описанное ещё в «Дон Кихоте», потом в «Старосветских помещиках», как атрибут какой-то космический идеи, и человек не вправе присваивать смерть себе?

— Смерть не определяется просто чем-то негативно-конечным для конкретного человека. Она обладает своим собственным значением. И она не означает место, которое может быть достигнуто только после борьбы с миром людей и вещей. Иерархия смерти — это то единственное, что делает возможной систему контактов между различными уровнями действительности в необъятном космосе, где смерти, как человеческие индивидуальности встречаются бесконечно. Только благодаря смерти возможен факт космического языка…

Однако вернёмся к Агееву в квартиру.

Одна из женщин что-то хочет сказать Валерию Агееву:

— Извините. Мы так неожиданно. Не предупредили и не договорились заранее о встрече, — заговорила с порога Светлана Адамовна, она была румяна, и ещё она была покрупнее, и голос у неё звучал уверенней и солидней, чем у подруги, — Но дело столь срочное, что может быть, уже не часы, а минуты решают судьбу нашего общего друга, Василия Сиверина.

— Что ж, проходите, Валя и Света, раздевайтесь, — Агеев широко открыл дверь и отошёл в сторону, давая гостьям пройти, — сапожки не снимайте, а вот шубки я у вас приму и пристрою вот сюда, на вешалку.

В маленьком коридорчике Агеев возвышался над женщинами как дракон. Он оказался очень крупным мужчиной, массой, под сто двадцать килограмм, но даже при таком весе живот у него мало выпирал наружу, майка, однако, разрываемая телом, безнадёжно расползлась по бокам и на груди. Свои громадные ручищи Агеев расставил в стороны, ожидая шубки, и сверху к посетительницам склонялась его бритая голова с оттопыренными как у кобры ушами, длинным, прямым и острым носом, а радужные янтари беспощадных зрачков сверкали зло и упорно из глубоко и близко посаженных к переносью глаз.

Минуту назад, позавтракав винегретом с потрохами и свиными ушами, он взялся читать старые газеты, только потому, что различные там заявления и объявления не могли иметь с ним никакой связи. Свежие газеты он не любил, он не мог переносить ничего, связанного с ним самим в его же времени. Женщин он тоже не любил, потому что в отношении женщин Агееву потребовалось около пятнадцати лет, чтобы поверить в то, что истоки необратимости большинства душевных процессов не поддаются пониманию, наверно потому что человеческая личность способна на бесконечное дробление и отражение в себе.

— Вы так смотрите, что мне потом плохо придется ночью, если без сна… во сне то же, — пролепетала, распутывая шарф, Валентина.

— Не бойтесь. Я не приснюсь. Ваши сны уже засыпаны пеплом, раз счёт идёт не на часы, а на минуты.

Валерия Агеева с детства мучило одно и то же сновидение: во сне он обрастал шерстью, превращался в волка и всю ночь рыскал по лесам и полям. Его сны были всегда чёрно-белые… Когда ему нужен был ответ на какой-то конкретный вопрос, то во сне, во время своих скитаний, он почти всегда находил то, что давало объяснение или даже объявление: именно это, возможно и произойдёт.

Что касается остальных людей, то из разговоров с друзьями и знакомыми Агеев знал, что им всем снятся сны, и в основном снятся какие-то бесцельные, бессмысленные сны, которые они не понимают и, как правило, не могут их контролировать. Эти сны не повторяются, и ещё им часто снятся цветные сны. Цветные сны он представить себе не мог.

В какой-то момент его взросления, сны — эта пожирающая форму субстанция — начали постепенно завоёвывать всё. Вероятно, это делалось умышленно, хотя, может, замысел был тогда неуловим, ему были известны лишь подходы к замыслу, но он бы не удивился, если бы дело свелось только к знакам. Потом, чувствуя свою отличность и опасность в советское время всякой отличительности, он про свои сны никому не рассказывал, а если, случайно, завязывался такой разговор, и его спрашивали, то отвечал, что ему вообще никогда и ничего не снится.

Он уже учился в институте, был такой случай, когда на вокзале к нему привязалась цыганка с предложением: погадать, а он дал ей денег, рассказал ей про свои сны и попросил объяснить. Цыганка вернула деньги и заявила, что он вовкулак, или просто-напросто вурдалак.

— Вы действительно знаете Василия Сиверина?

— Он мой друг.

— Он подозревается в убийстве. Так вот. Тот человек, которого будто бы Василий ударил ножом, — Светлана Адамовна запнулась, — следствие, видите ли, считает, что Василий главный подозреваемый. Так вот, тот человек, его зовут Виталий Соколов, он ещё не умер, но медики считают, что, вероятно, уже, не выкарабкается. Но вы, ведь, понимаете, что, если Соколов не умрёт, то убийство не состоится.

— Потому что смерть бывает своя и не своя, но даже своя смерть не бывает собственной.

— Не то, не то! — горячо проникла в разговор Валентина, — Сиверин уже арестован. Теперь получается: если Соколов не умрёт, то наказание ему будет совсем другое, чем за убийство.

Уже потом, после института, когда Агеев работал в НИИ, он понял, что ему не дано избрать ни одну из судеб тех, кто плетёт сложную сеть истории: Рама, Кришна, Моисей, Иисус, Пифагор, Платон.