Питер Акройд - Мильтон в Америке

Вскоре они достигли Мэри-Маунт и Гусперо, разыскав Кемписа, тут же получил разрешение отправиться с ребенком к священному источнику. Индейский жрец был предупрежден об их прибытии и вышел из своего дома в длинном черном одеянии, сшитом из медвежьей шкуры. Но девочка, судя по всему, не испугалась и не переставала улыбаться, пока индеец вел их к святилищу.

— Хорошо поживаете? — произнес он по-английски. — Хорошо?

— Хорошо, сэр. — Гусперо указал на живот Джейн. — Болит, сэр. Вот здесь болит.

Жрец взял девочку на руки. «Хорошо, — шепнул он. — Ничего». Источник находился в нескольких шагах от святилища, и им было видно, как струится вода, теряясь между плоскими белыми камнями. Жрец положил девочку на берегу, наполнил водой раковину и ласково поднес ей. Она медленно выпила, не сводя глаз со старика в медвежьей шкуре. Затем он набрал горсть воды и, бормоча что-то нараспев, вылил на лоб ребенку. Вскоре девочка заснула, и жрец отнес ее обратно в тень каменного святилища. Он уложил ее к ногам Пресвятой Девы и добавил еще несколько слов на индейском наречии. Кэтрин и Гусперо слышали доносившийся со всех сторон шум леса и крики животных за спиной.

— Надеюсь, — шепнул Гусперо, — Дева Мария понимает индейскую речь.

— Это всего лишь гипс.

— Так мне говорили.

Часом позже Джейн Джервис пробудилась и просияла улыбкой. Боль оставила ее.

Новость, которую я услышал от юноши, потрясла бы и мудрого Соломона. Рассказ об отвратительных нравах Мэри-Маунт преисполнил меня, дорогой Реджиналд, чувством, которое я назвал бы святым и провидческим гневом. Братья собрались на мой призыв, и я без промедления обратился к ним с речью. «Нечестивые язычники сами призывают на свои головы грозное воздаяние, — сказал я. — Среди них есть заклинатель. Они практикуют чернокнижие. — Раздался хор вздохов и стенаний, прозвучавший музыкой для благочестивого слуха. — Но ужас их деяний этим не ограничивается. Я не решаюсь осквернить это священное место, называя их беззакония. Я не решаюсь…»

Но тут я понял, что Господь требует от меня более тонкого плана и расчета. Если, дорогой брат во Христе, мне назначено истребить этих упившихся и ужравшихся супостатов, я должен действовать постепенно и с оглядкой. Я должен нежнейше вскармливать свой народ, прививая ему твердость перед лицом этой похотливой шайки. Прав ли я, дорогой брат? Остается надеяться, что прав. Тут я сменил тон на более спокойный. «Однако дух-просветитель, всегда помогавший мне вершить нерядовой труд, выделяет из их многообразных пороков один. Это, добрые братья и сестры, пьянство. — Я взялся за один из корней греха и мне не терпелось вырвать его из почвы Новой Англии. — Трепещу, произнося это, но паписты пьянствуют ежедневно, безудержно и ненасытимо. Однако и мы не беспорочны. О нет. Нас тоже не обошла эта порча. Моих собственных ноздрей касался на этих благословенных улицах запах спиртного. А ушей — буйное пение в неурочные часы. Разве я не прав? — Не слишком ли я был суров, мой дорогой Реджиналд? — Кто осмелится опровергнуть мои слова? Кто из вас со мной поспорит?»

Заговорить осмелился Дэниел Пеггинтон. «В этой жуткой пустыне, сэр, иные из братьев, кто послабее, хватаются за вино и пиво, чтобы себя поддержать». — «Подкрепить свой дух? Вы это имеете в виду? Довольно. — Я вернул себе спокойствие. — Нынче это не пустыня. Это государство. Посему я призываю вас всех внимательно меня выслушать. Главной целью любого закона, даже самого сурового, является благо людей. В своем нынешнем положении мы не можем снижать накал мыслительной и иной деятельности. У нас есть враги, способные на все, — они кишат, резвясь, у самых наших ворот! Вина больше быть не должно, и крепких напитков тоже. И пива. — Я ощутил обступившую меня тишину и наполнил ее своим собственным голосом. — Дабы ограничить правонарушения, следует употреблять политические законы. Если мы дозволим этой сорной траве дорасти до сколько-нибудь привлекательного или самодостаточного размера, она внедрится в корни нашего государства. Мы не можем подстригать и лелеять порок, словно какое-то садовое растение. Не думаю, что вы этого желаете. Или?..»

Первым отозвался добряк Морерод Джервис. «Само собой, мы богобоязненно подходим к нашему общественному долгу, но запрещать братьям привычное пиво по утрам…» — «Ныне не все из нас братья, мистер Джервис. Я узнал, что к нам присоединилось несколько развеселых молодцев из Бристоля. Плотники, кажется». — «Они не совсем развеселые, мистер Мильтон. Пока не избранные, но уже не развеселые. Их наставляют, вы ведь знаете». — «Скорее оставляют как есть, раз они не расстаются с фляжками. Поселенцы должны освоить все полезные ремесла. Медлить больше нельзя. И все зло идет от пива, мистер Джервис. Ваши протесты меня удивляют. — Мне приятно было думать, что я полностью убедил собравшихся. — Если мы не хотим постепенно утратить все полезные знания и способность к обучению, со спиртным нужно распрощаться навсегда. Если вы со мной согласны, поднимите руки. — Юноша шепнул мне, что согласны все. — Кара за неповиновение будет установлена в соответствии с тяжестью проступка. Не начать ли нам с основ? Нет, нам следует быть справедливее. Нужно требовать тюремного заключения и публичной порки для тех, кто нарушает наши законы. И что дальше, как не отрезание уха и носа?» Я запел «Рвению нет границ», и все подхватили.

Вернувшись после ассамблеи домой, я по - прежнему чувствовал ликование и потому велел своему шуту записать еще несколько слов. «Гусперо, занеси на бумагу эти указы. Не слушать музыки, не петь песен, за исключением серьезных и дорических». — «Что такое "дорический", сэр? Это мелодия такая?»

Разумеется, я не отозвался. «Танцоров никаких, кроме того разряда, что рекомендован в свое время Платоном. На лютни, скрипки и гитары требуется разрешение». — «Гитары в этих местах можно пересчитать по пальцам, сэр. А единственная лютня — та, что у меня». — «Ее нужно освидетельствовать. Внимания требует и наша одежда. Индейские женщины, которые на нас работают, должны одеваться пристойнее. — Столь тяжкой оказалась павшая на меня ноша, что я провел рукой по своим бедным потухшим глазам. — Но кто станет контролировать разговоры молодежи, когда оба пола собираются вместе? Кто будет управлять их общением? И как запретить дурные компании?» — «Ясное дело, сэр, — длинное выступление вас утомило. Не желаете ли лечь? Я уже приготовил вам подкрепляющее питье». — «Как я могу предаваться сну, Гусперо? Мне назначено всех вас стеречь и оберегать. Я не должен выпускать из рук бразды». И затем, дражайший Реджиналд, такая печаль и такой страх меня одолели, что я не удержался от слез. Да, признаюсь. Я прослезился.