Дон Делилло - Mao II

И не дала ему подняться.

Скотт поднес левую руку к лицу. В другой он все еще держал хлебные крошки.

— Известно, что животные оказывают целительное воздействие, — сказал он.

— Никто не пострадал, заткни-ка свою поганую глотку.

— На стариков, одиноких, раздражительных и помешанных.

— Четыре попадания из четырех. Четыре — сегодняшняя тема.

Карен прикрыла Биллу глаза рукой, чтобы его не взбесило еще что-нибудь зримое.

Брита сказала:

— Пусть мне кто-нибудь скажет, что, как правило, вы ведете себя прилично.

Жест, взгляд, да все что угодно — и Билла уже не удержать.

Скотт вытер лицо и руки салфеткой, встал за стулом Бриты, взял ее под локоть и, когда она поднялась, вывел из столовой.

Карен отняла руки от глаз Билла.

— Когда люди друг друга любят… Все та же старая глупая история, Билл, каждый из нас тысячу раз с ней сталкивался.

Они просидели за столом еще несколько минут.

Потом Билл поднялся в свой кабинет, закрыл дверь и, не зажигая света, встал у окна.

Напоследок Скотт решил еще кое-что показать Брите. Выйдя из задней двери, они подошли к низкому сараю, пристроенному к дому под тупым углом. Брита, пригнувшись, последовала за Скоттом, тот щелкнул выключателем, и, стоя на пороге, они стали рассматривать полки и антресоли, которые Скотт сделал сам, доверху забитые ксерокопиями окончательной редакции романа, вторыми и третьими экземплярами предыдущих, копиями заметок и фрагментов, письмами от друзей и знакомых Билла, гранками, письмами от читателей в скрупулезно помеченных, разложенных по порядку папках, еще какими-то картонными коробками с рукописями и бог весть еще чем.

Сарай был утеплен и законопачен, сырость содержимому не грозила. Брита стояла, ссутулившись, не говоря ни слова, глядела на пухлые папки, набитые словами, думала обо всех словах на всех страницах, сложенных аккуратными штабелями в других помещениях дома, и ей хотелось сбежать отсюда, нестись сломя голову по темной дороге, прочь от этой убийственной книги и скрытой за нею страшной жизни.

Обойдя дом кругом, они оказались у крыльца, и Скотт пошел за вещами, а Брита осталась снаружи. Она ожидала, что почувствует себя отрешенным зрителем, надежно защищенным, снисходительно взирающим со стороны на чужие муки, — но не тут-то было. Ей казалось: она что-то нарушила, встряла куда не надо; попрощаться с Биллом было выше ее сил.

Появился Скотт, и они пошли к машине.

— Если оглянетесь через левое плечо, увидите его, — он у себя, из окна смотрит.

Она машинально глянула, но окно было темное, и она поспешно отвернулась. Ночной воздух, влажный и колючий, наваливался на грудь. Когда они сели в машину и, петляя, выехали с твердой изъезженной колеи на утрамбованный гравий, она снова оглянулась и, как ей показалось, различила в окне, ровно посередине, смутный силуэт неподвижного, точно остолбеневшего, человека; она не отводила глаз, пока дом не отступил вдаль, не затерялся в деревьях, в сменяющих друг друга ракурсах, в просторных владениях ночи.

Вглядываясь во мрак, Скотт рассказывал третью за день историю. И периодически включал дворники — протереть запотевшее лобовое стекло.

Карен он приметил, проезжая по главной улице городка Уайт-Клауд (северо-восток Канзаса, двести десять жителей). Девушку мотало из стороны в сторону, точно машину, за рулем которой сидит пьяный. Скотт решил проследить за ней. Она остановилась перед красным кирпичным зданием с заколоченными окнами, жмущимся к земле под низким недобрым небом. Скотт припарковался, не разворачиваясь, и стал смотреть, как она пытается вытащить из липкого пакетика леденцовую палочку, поддевая ее ногтем. Мимо прокатил трактор, которым управлял голый по пояс парнишка с носовым платком на голове. Улица была широкая, с серой, как речной песок, мостовой, в щелях между бордюрными камнями рос высокий бурьян. Закусочная. Мастерская "Автомоторемонт". Над дверями — старомодные жестяные навесы. Девушка все-таки вытащила палочку, но та была завернута в бумажку, и борьба возобновилась. Выпуклые буквы на вывеске универмага складывались в какое-то таинственное слово.

Скотт долго гадал, почему эта картина кажется ему до боли знакомой. Он возвращался на Восточное побережье, повидавшись с сестрой, которая жила в Канзасе с мужем-врачом и вывезенным из Перу грудничком-приемышем. Хорошо, что удалось удрать на пару недель от Билла — тот как раз заново открыл для себя виски и с заката до рассвета, еле ворочая языком, выдавал словесные импровизации.

Скотт вылез из машины и, облокотившись о крыло, стал наблюдать, как девушка сражается с тающим в руках лакомством. Теоретически это был леденец, а не желе, но с оберткой он расставаться не хотел — цеплялся за отдираемую бумагу прозрачными щупальцами.

— Как думаете — это зной виноват или несовершенные методы производства, не способные конкурировать с заморскими?

— Она словно бы не услышала.

Неужели у нас до сих пор не научились леденцы делать?

Он достал из нагрудного кармана солнечные очки и, выпростав из джинсов рубашку, начал их протирать — надо же было чем-то себя занять на время этой пустой канители.

Она сказала:

— Вы приехали меня депрограммировать?

Тут он понял, откуда ему все это знакомо. Сцена прямо из Билла Грея, как он только раньше не догадался. Девушка-чудачка на фоне полузаброшенного города, над которым висит неопределенная опасность — грозовая туча или просто какое - то ледяное слово, зачин заклятья, обрекающего на несчастье.

— Если вы за этим приехали, лучше сразу плюньте, — сказала она, — попытка уже была, они где сели, там и слезли.

Вскоре Скотт и Карен уже катили вдоль верхней границы штата Миссури, знакомились, а теперь, в той же самой машине, по дороге в Нью - Йорк, он рассказывает, как Карен, извлекая из памяти деталь за деталью, говорила о своем мунитском периоде, хотя сама слова "мунит" не употребляет и никому в своем присутствии произнести не позволит.

С одеждой — в том числе нижним бельем — в фургоне совершенно не церемонились: все сваливали в одну кучу и стирали чохом, а потом выдавали по столько-то предметов на нос, не считаясь с тем, кому они изначально принадлежали и кто их носил последним. В этом истина Общего Тела. Но все равно как-то странно себя чувствуешь, когда на тебе носки с другой девушки и трусы с какой-то третьей. Мурашки по коже. При ходьбе так и подмывает съежиться, не соприкасаться с тем, что на тебе надето.

Кроме того, ее перевели из цветочной бригады — поставили торговать арахисом. Вроде как разжаловали — невольно думала она. Опасная, греховная мысль. А сестры в арахисной бригаде подобрались не слишком целеустремленные, перекати-поле; им не хватало якоря — убежденности, что их единодушные молитвы изменяют жизнь всех и каждого на нашей планете.