Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

— Ну, ты должна его понять. Как иначе он мог приветствовать тебя и быть галантным?

— А с чего, черт возьми, этот старый калека решил, будто ему дозволяется пускать на меня слюни?

— Нет, на самом деле это потрясающий старик, я его знаю тысячу лет и очень ему симпатизирую.

— Чего не скажешь обо мне. И с Артуром он обращается ужасно.

— По-моему, если он кого и любит, так это Артура.

— Это ты так думаешь! Он его поедом ест. И моя задача сейчас помочь Артуру вырваться оттуда, пока старик не допек его окончательно из-за этого мальчишки.

— А разве мать ребенка уже вне игры?

— Я у Артура никак не могу выведать, что она собой представляет — порядочная или шлюха. Ты же знаешь, как он туманно выражается, когда речь идет о чем-то, кроме науки. Только какой же сукой надо быть, чтобы бросить собственное дитя. Если только ты не больна — на голову!

— Артур ничего тебе о ней не рассказывал?

— Это не его тема. В таких делах он больше помалкивает.

— Удивительно, что ты сумела разговорить его по поводу отца. Эйнхорн очень тяжело переживает поступок Артура. Они с Тилли надеялись на сына. А тут депрессия, да еще эта история — одно к одному. Дети возвращаются под родительский кров уже с собственными детьми, чтобы оставаться под крылышком стариков.

— А кто гарантировал Эйнхорну, что депрессия обойдет его стороной? Что ему будет легче с ней совладать, чем полякам и другим его соседям? Вот получи он какие-то привилегии — это было бы несправедливо. А сейчас, когда все равны и всем одинаково тяжко, мы и посмотрим, кто чего стоит, кто действительно лучший, а кто худший! А потом, что такого ужасного сделал Артур? Уж, во всяком случае, он не чета Фрейзеру! Фрейзер-то, говорят, вернулся к жене, и денежки, которые я дала ему в долг, считай, пропали — ведь не захочет же он признать, что чуть было не оступился! Такие, как он, и мысли не допускают о возможной ошибке, хоть в прошлом, хоть в будущем. Вчера одна моя подружка нашла в книге смешное место — сама-то я романов не читаю. «Я никогда не ошибаюсь». Это Меттерних говорил. Но то же самое мог бы сказать и Фрейзер. Наверно, он просто не способен забыться. Или, например, опоздать на поезд. Господи, вот был бы счастлив твой Эйнхорн, будь у него такой сын — всегда благоразумный, не способный опоздать на поезд! Но ведь Артур-то поэт! А старому греховоднику это в нем претит — не желает он становиться отцом Вийона или Рембо!

— Ах вот, оказывается, в чем дело! Какие же жестокости позволяет себе Эйнхорн в отношении сына?

— Пилит его денно и нощно, все время ищет случая обидеть, оскорбить. Однажды, например, старик скармливал мальчику конфеты, а Артур сказал, что ребенку это вредно. И что, думаешь, он ответил? «Это пока что мой дом и мой внук, а если тебе это не нравится — можешь убираться отсюда!»

— Грубо, ничего не скажешь. Ну так лучше ему съехать. Зачем же он терпит такое?

— Съехать он не может. На это у него нет денег. Потом, он болен, подхватил гонорею.

— Господи! Еще того не легче! Это он тебе сказал?

— Ну, а ты как думаешь? Как бы иначе я об этом узнала? Конечно, от него.

Она так искренне улыбнулась, что, даже не знай я этого раньше, сейчас бы понял — Мими его любит безоглядно.

— Но ничего, мы прорвемся, — сказала она. — Сейчас он лечится, и когда все пройдет, съедет от старика.

— Вместе с ребенком?

— Нет. Неужели, по-твоему, из-за какой-то полоумной дуры Артуру следует превратиться в домохозяйку?

— Если бы он дал ей денег, она, возможно, и позаботилась бы о мальчике.

— Почем ты знаешь? Ну, впрочем, наверно, это был бы наилучший выход. Не старикам же воспитывать малышей!

— Эйнхорн просил меня устроить Артура на работу в профсоюз.

Мими это известие так потрясло, что она даже не улыбнулась, лишь вытаращила на меня глаза, словно говоря: «На какие же нелепости иной раз способны люди!», после чего занялась стиркой чулок и белья, даже не удостоив меня ответом.

Артур в любом случае не мог бы приступить к работе до выздоровления, и я счел за лучшее придумать для Эйнхорна благовидный предлог отказа, сказав, что в настоящее время вакантных мест на должности, достойные Артура, у нас нет. Конечно, лишнее напоминание о надеждах, которые он некогда возлагал на сына, было для старика болезненно, но отговорка моя прозвучала убедительно — в самом деле, нельзя же предложить Артуру завалящую должность!

Что же до Люси Магнус — а я не представлял, кто бы это мог еще быть, — то меня разбирало любопытство, которое я гнал от себя, пока несколько вечеров спустя в мою дверь не постучала слабая, видимо, женская, рука. Стук этот раздался в самое неподходящее время — когда Софи Гератис болтала со мной, сидя на моей кровати в одной комбинации. Увидев, как она вздрогнула, я сказал:

— Не бойся, нам никто не помешает.

Это ей понравилось, что она и выразила поцелуем, на который я ответил под аккомпанемент пружин старой моей кровати; скрип был таким громким, что заставил бы ретироваться всякого, кроме того, кто продолжал стучать.

— Оги… мистер Марч! — прозвучал женский голос, принадлежавший вовсе не Люси Магнус, а Tee Фенхель. Почему-то я моментально определил его обладательницу и вылез из постели.

— Эй, халат-то надень! — воскликнула Софи, огорченная этим внезапным прекращением поцелуев из-за вторжения другой женщины.

Я выглянул в коридор, одновременно придерживая дверь плечом и босой ногой. Это была Тея, как и значилось в оставленной ею в последний раз записке, которую я не видел. Вслед за запиской явилась и она сама.

— Прости, пожалуйста, — проговорила она, — но я уже несколько раз к тебе заходила, хотела повидаться.

— Ядумал, это былотолько однажды. Как ты нашламеня?

— Наняла детектива. Значит, девушка, с которой я говорила, ничего тебе не сказала? Это она сейчас с тобой? Можешь ее спросить.

— Нет, это не она! Ты действительно обратилась к сыщикам?

— Я рада, что это не она, — заявила Тея, на что я никак не отозвался и только посмотрел на нее.

Ей не удавалось сохранять самообладание. Живое ее лицо слегка изменилось — нежные черты выражали волнение и некоторую нерешительность; широкоскулое, бледное, с трепещущими ноздрями. Я вспомнил слова Мими, мол, Тея запыхалась, поднимаясь по лестнице, но дело явно было еще и в усилии скрыть разочарование, которое она ощутила, поняв, что я не один. Она надела коричневый шелковый костюм, очень броский, и я подумал, что броскость его намеренная и Тея хочет поразить меня своим видом, но руки ее в перчатках слегка дрожали, украшенная цветами шляпка тоже словно колебалась на голове, и это еле слышное шуршание топорщившегося шелка несло в себе намек на внутренний трепет — так легкий плеск волн у мола говорит о необъятной шири и мощи океанских просторов.